|
– Он же мог в конце концов сам выковырять зуб, еще пару лет назад, и продать его? – спросил 509 й. Бергер посмотрел на него. – Ты думаешь, эсэсовцы поверят в это? – Нет, конечно. Особенно, если заметят во рту свежую рану. – Рана – это не так страшно: если он протянет еще пару часов, рана успеет затянуться, кроме того, это задний зуб. При осмотре его не так то просто увидеть, если труп закоченеет. Если он умрет сегодня вечером, к утру все будет нормально. А если завтра утром, – придется подержать его здесь, пока он не закоченеет. Это нетрудно. Хандке можно обмануть на утреннем осмотре. 509 й посмотрел на Бергера. – Мы должны рискнуть. Нам нужны деньги. Сейчас – как никогда. – Да. Тем более, что ничего другого нам не остается. А кто загонит зуб? – Лебенталь, больше некому. Сзади распахнулась дверь барака. Несколько человек вытащили кого то за ноги и за руки наружу и поволокли к куче трупов в нескольких метрах от барака. В этой куче лежали те, кто умер после вечерней поверки. – Это не Ломан? – Нет. Это не наш. Какой то мусульманин. – Избавившись от своей ноши, они покачиваясь, как пьяные, поплелись обратно – к бараку. – Кто нибудь мог заметить, что у нас коронка? – спросил Бергер. – Не думаю. Там почти одни мусульмане. Разве что тот, который дал спички. – Он что нибудь сказал? – Нет. Пока нет. Но он еще может потребовать свою долю. – Это бы еще полбеды. Главное чтобы ему не показалось более выгодным продать нас. 509 й задумался. Он знал, что есть люди, которые ради куска хлеба способны на все. – Непохоже, – сказал он, наконец. – Иначе зачем ему было давать нам спички? – Это еще ничего не значит. Осторожность не помешает. Не то нам обоим крышка. И Лебенталю тоже. 509 й понимал и это. Он не раз видел, как людей вешали и за более мелкие проступки. – Надо понаблюдать за ним, – заявил он решительно. – Хотя бы до тех пор, пока не сожгут Ломана и Лебенталь не загонит зуб. Потом он уже ничего не добьется. Бергер кивнул: – Я схожу в барак, на разведку. Может, разузнаю что нибудь. – Хорошо. Я побуду здесь. Подожду Лебенталя. Он скорее всего еще в Большом лагере. Бергер ушел. Он и 509 й не побоялись бы никакого риска и не задумываясь бы сделали все, что только могло спасти Ломана. Но его уже ничто не могло спасти. Поэтому они говорили о нем, как о каком нибудь булыжнике. Годы, проведенные в лагере, научили их мыслить трезво. 509 й сидел на корточках в тени уборной. Это было отличное место: здесь можно было сидеть сколько угодно, не привлекая внимания. В Малом лагере на все бараки была лишь одна общая, «братская» уборная, которая стояла на границе двух лагерей и к которой с утра до ночи тянулись бесконечные вереницы скелетов; стоны и шарканье не прекращались ни на минуту. Почти все страдали поносом или чем нибудь похуже. Многие валились с ног, так и не добравшись до цели, и лежали на земле, дожидаясь, когда появятся силы ковылять дальше. Уборная была расположена между двумя рядами колючей проволоки, которые отделяли рабочий лагерь от Малого. 509 й устроился так, чтобы видеть проход, сделанный в этом заборе для СС блокфюреров, старост блоков, дежурных, «похоронной» команды и «катафалка» – машины, забиравшей трупы. Из барака 22 проходом разрешалось пользоваться только Бергеру, который работал в крематории. Для всех остальных это было строго запрещено. Поляк Зильбер придумал для него название – »дохлые ворота». Заключенные, списанные в Малый лагерь, могли вернуться через эти ворота только в качестве трупа. |
