|
.. Понимаю, что бог для неё барином стоит -- добренький да миленький, а закона у старушки нет для него. И всё она сбивается на притчи, а я не понимаю их, досадно мне это. Поклонился ей и ушёл. "Вот, -- думаю, -- разобрали люди бога по частям, каждый по нужде своей, -- у одного -- добренький, у другого -- страшный, попы его в работники наняли себе и кадильным дымом платят ему за то, что он сытно кормит их. Только Ларион необъятного бога имел". Монашенки снег на санях возят, проехали мимо, хихикают, а мне тяжело и не знаю, что делать. Вышел за ворота -- тишина. Снега блестят, инеем одетые деревья не шелохнутся, всё задумалось. И небо и земля смотрят ласково на тихий монастырь. Мне же боязно, что вот я нарушу эту тишину некоторым криком. К вечерне заблаговестили... Славный колокол! Мягко и внятно зовёт, а мне в церковь идти не хочется. В голове будто мелкие гвозди насыпаны. И как-то вдруг решил я: пойду жить в монастырь, где устав построже, поживу-ка один, в келье, подумаю, книг почитаю... Не соберу ли в одиночестве разрушенную душу мою в крепкую силу? Через неделю в Савватеевской пустыни пред игуменом стою, -- нравится он мне. Человек благообразный, седоватый и лысый, краснощёк и крепок, но лицо серьёзное и глаза обещающие. -- Почему, -- спрашивает он, -- сын мой, мира бежишь? Объясняю, что расстроен душой по случаю смерти жены, а больше ничего не могу сказать, что-то мне мешает. Он, бороду пощипывая, зорко смотрит на меня и снова говорит: -- Вклад сделать можешь? -- Есть, -- мол, -- у меня около ста рублей. -- Давай! Иди в странноприимную, завтра после обедни я ещё потолкую с тобой. Странниками отец Нифонт заведовал, он тоже понравился мне. -- У нас, -- говорит, -- обитель простая, воистину братская, все равно на бога работают, не как в других местах! Есть, положим, баринок один, да он ни к чему не касается и не мешает никому. Здесь ты отдых и покой душе найдёшь, здесь -- обрящешь! За день я уже осмотрел обитель. Раньше, видимо, она в лесу стояла, да -- вырубились, кое-где пред воротами и теперь пни торчат, а с боков ограды лес заходит, двумя чёрными крыльями обнимая голубоглавую церковь и белые корпуса строений. Напротив Синь-озеро во льду лежит полумесяцем, -- девять вёрст из конца в конец да четыре ширина, -- и заозёрье видать: три церкви Кудеярова, золотую главу Николы в Толоконцеве, а по эту сторону, у монастыря, Кудеяровские выселки прикурнули, двадцать три двора. Кругом могучий лес. Хорошо. Умиление тихо пало на душу. Вот где я побеседую с господом, разверну пред ним сокровенное души моей и со смиренной настойчивостью попрошу указать мне пути к знанию законов его! Вечером всенощную стоял; служат строго по чину, истово, пение однако несогласное, хороших голосов нет. Молюсь я: -- Господи, прости, если дерзко мыслил о тебе, не от неверия это, но от любви и жажды, как ты знаешь, всеведущий! Вдруг впереди стоявший монах оглянулся на меня и улыбается. |
