|
.." Но тяжелее и шире всех дум была во мне, помню, некая глухая тишина, ленивый и глубокий, как мутный омут, покой, и в нём, в густой его глубине, тяжко и трудно плавают немые мысли, подобные боязливым рыбам, извиваются и не могут вынырнуть из душной глубины к свету, наверх. Извне мало доходило до меня; как сквозь сон, помню встречи с людьми. Где-то около Омска на сельскую ярмарку попал и там проснулся... Сидит у дороги в пыли слепой и тянет песню, а поводырь, стоя на коленях около него, на гармонии подыгрывает. Старик смотрит в небо пустыми глазами и ржавым голосом выводит певучие слова, воскрешая старину: -- При царе ли Иване Васильеве... А гармония глуховато подтягивает: -- У-у-у... Опустился я на землю рядом со слепым, протянул он мне руку, подержал, опустил и, не переставая, поёт: -- А и жил-был Ермак, Тимофеев сын... -- А-а-а... -- вторит гармония, и вокруг песни потихоньку собирается задумчивый народ и серьёзно слушает старину, наклоняя головы к земле. Веет на меня сухим теплом, вижу лучи любопытных глаз, и кто-то спрашивает: -- А этот не поёт? -- Он после, погоди! Разбойные песни я часто слыхал, но не знал, из чьих слов они сложены, чья душа светит в них, а на сей раз понял это: говорит мне песня тысячами уст древнего народа: -- Я тебе, человек, и за малую твою услугу велик грех против меня прощу! Народ всё любопытнее глядит на меня, поджигая мне душу. Кончил старик песню, встал я и говорю: -- Православные! Вот, жил разбойник, обижал народ, грабил его... Смутился совестью, пошёл душу спасать, -- захотел послужить народу буйной силою своей и -- послужил! И ныне вы среди разбойников живёте, грабят они вас усердно, а чем служат вашей нужде? Какое добро от них видите? Сгустились люди вокруг меня, точно обняли, растит их внимание силу слова моего, даёт ему звук и красоту, тону я в своей речи и -- всё забыл; чувствую только, что укрепляюсь на земле и в людях, -- поднимают они меня над собой, молча внушая: "Говори! Говори всю правду, как видишь!" Конечно, явился полицейский, кричит: "разойдись!", спрашивает, о чём крик, требует паспорт. Народ тихонько тает, как облако на солнце; полицейский интересуется, что я говорил. Иные отвечают: -- Про бога... -- Так себе, разное... -- Про бога больше... А какой-то чернорабочий человек стоит в стороне у телеги, пристально смотрит на меня и ласково улыбается. Полицейский однако за шиворот меня схватил; хочется мне стряхнуть его, но, вижу, люди смотрят на меня искоса, вполглаза, словно спрашивают: "А теперь что ты скажешь?" И от их недоверия беднею я. Однако вовремя справился, отвел руку начальства, говорю ему: -- Хочешь знать, что я сказал? И снова начал рассказывать о несправедливой жизни, -- снова сгрудился базарный народ большой толпой, полицейский теряется в ней, затирают его. |
