— А вы этого хотели? — спросил он;

— Я пыталась это делать, — ответила она. — Но всякий раз, когда мне в голову приходит, как мне кажется, какая-нибудь оригинальная идея, мне спешат сообщить, что до меня это уже придумали какие-нибудь ученые или мыслители, например, Дарвин, Джонсон, Сократ. А посему мне следует лишь процитировать то, что они сказали, и не открывать Америку.

— Это, должно быть, действовало вам на нервы, — заметил Кельвин.

— Наверное, потому, что после маминой смерти мне не с кем было поговорить о том, что я думаю и чувствую, — продолжала Серафина, — у меня появилась такая неуверенность… в себе.

Ему хотелось сказать, что в присутствии ее отца вряд ли кому-то удалось бы почувствовать уверенность в себе, однако он не стал этого делать и ласково проговорил:

— Надеюсь, теперь вы всегда будете делиться со мной своими мыслями, потому что, уверяю вас, мне они очень интересны.

— Правда? — обрадовалась Серафина. — Или вы говорите так, потому что… вам кажется… что вы обязаны… это делать?

— Мне это и правда интересно, — заверил ее молодой человек. — И я надеюсь, мои мысли вам тоже небезынтересны.

— Ну конечно! Я хочу, чтобы вы делились со мной всем! — с энтузиазмом воскликнула Серафина. — Ведь друзья делятся друг с другом радостями и горестями, правда?

— Конечно!

И она одарила мужа радостной улыбкой, отчего ее маленькое личико так и засияло.

Он смотрел на нее, и ему вдруг пришло в голову, что Серафина похожа на маленького жеребенка, который, опасаясь, что его сейчас оседлают, в испуге шарахается в сторону и которого приручить к себе можно лишь добротой. Тогда он перестанет бояться руки, которая собирается его погладить.

Казалось невероятным, что сэру Эразму удалось произвести на свет человека, настолько на него не похожего ни по внешности, ни по характеру. Очевидно, Серафина была похожа на свою мать.

Шторм доставил пассажирам некоторые неудобства, и, как и ожидал Кельвин Уорд, в последующие два дня в столовой за обедом и ужином было очень мало народа.

Когда же они добрались до Гибралтарского пролива и вошли в Средиземное море, ветер успокоился, а небо над головой стало ослепительно синим.

В Гибралтаре они остановились всего на несколько часов, так что времени сойти на берег у пассажиров не было.

На Мальте пассажирам тоже не разрешили покидать корабль, поскольку из-за шторма они шли с опозданием.

На этом острове находилось одно из основных почтовых отделений, где можно было послать телеграмму по подводному кабелю.

Англичане оснастили свою империю подводными кабелями, которые за последние десять лет получили особенно широкое распространение.

Над океанами пикали морзянки, удивительнейшим образом связывая между собой все континенты.

На Мальте телеграммы доставили на борт, и Кельвин вошел в свою каюту, прихватив с собой целых четыре штуки.

Одна из них предназначалась Серафине, и он ей ее вручил. На остальных стояло его имя, и он распечатал их одну за другой.

Первая была от сэра Энтони с пожеланиями всего самого наилучшего, другая — от деловых партнеров из Бомбея.

Кельвин Уорд телеграфировал им, что у него не только есть деньги, чтобы вложить в будущее предприятие, но что он готов внести в пять раз больше намеченной суммы, которую они сочли необходимой для первоначального взноса.

Ответ их хотя был кратким, однако полон восторга.

Он распечатал еще одну телеграмму. Она оказалась от сэра Эразма и гласила:

«Приобрел от вашего имени два корабля водоизмещением пять тысяч тонн и распорядился, чтобы они следовали в Бомбей.