Но вот остановился он.

         Как новой мыслью поражен,

         Смущенный взгляд кругом обводит,

         Чего-то, мнится, не находит;

         То пустит он коня стремглав,

         То остановит и, привстав

         На стремена, дрожит, пылает.

         Всё пусто! Он с коня слезает,

         К земле сырой главу склоняет

         И слышит только шелест трав.

         Всё одичало, онемело.

         Тоскою грудь его полна…

         Скажу ль? – За кровлю сакли белой

         За близкий топот табуна

         Тогда он мир бы отдал целый!..

12

         Кто ж этот путник? русский? нет.

         На нем чекмень, простой бешмет,

         Чело под шапкою косматой;

         Ножны кинжала, пистолет

         Блестят насечкой небогатой;

         И перетянут он ремнем,

         И шашка чуть звенит на нем;

         Ружье, мотаясь за плечами,

         Белеет в шерстяном чехле;

         И как же горца на седле

         Не различить мне с казаками?

         Я не ошибся – он черкес!

         Но смуглый цвет почти исчез

         С его ланит; снега и вьюга

         И холод северных небес,

         Конечно, смыли краску юга,

         Но видно всё, что он черкес!

         Густые брови, взгляд орлиный,

         Ресницы длинны и черны,

         Движенья быстры и вольны;

         Отвергнул он обряд чужбины,

         Не сбрил бородки и усов,

         И блещет белый ряд зубов,

         Как брызги пены у брегов;

         Он, сколько мог, привычек, правил

         Своей отчизны не оставил…

         Но горе, горе, если он,

         Храня людей суровых мненья,

         Развратом, ядом просвещенья

         В Европе душной заражен!

         Старик для чувств и наслажденья,

         Без седины между волос,

         Зачем в страну, где всё так живо,

         Так неспокойно, так игриво,

         Он сердце мертвое принес?.