– Ты не забыл, Толя, как рассыпался бывший трест, когда каждому вшивому отделу захотелось экономической самостоятельности? И кто организовал на базе этих ремесленных мастерских акционерное производственное объединение, теперь одно из самых мощных в России?.. Я! Это я целево распределил свои личные доходы, я профинансировал фонд, оформил нужные документы в министерстве! И тебя, инженера из КБ, поставил во главе этой махины. Ты себе дачу отгрохал, машины каждый год меняешь, на Канары жену с детишками возишь, а клюнул в жопу жареный петух – к кому бежишь? Да ко мне же, ко мне! А на хрена, извини, ты мне нужен, если тебя, у которого работает двадцать пять тысяч человек, да полторы тысячи в управлении, может раздавить какая‑то комиссия?! Я тебе сказал: Толя, вот тебе все, а мне нужно немного: сырье для «базы», транспорт, охрану взять под крышу и кое‑что по мелочам. А ты производство завалил, а теперь мое дело под угрозу поставил?

В комнате запахло травами. Панич сел за стол, положил в чашку мед из вазочки.

– Другим на его месте он меня пугать вздумал! Ишь!.. Да если бы я захотел, этот другой уже давно заправлял бы всеми делами, а ты бы рылся в урановых отвалах на «базе»! Понял?.. Не слышу, ты понял меня или нет?!

Кожухов кивнул. Он сидел, опустив голову, как ученик в кабинете директора, и это положение половой тряпки, о которую каждый может вытереть ноги, угнетало его. Он мог возразить Паничу, мог напомнить, что деньги, на которые был создан фонд «Новое поколение», были заработаны не им, а беглыми каторжанами, бомжами, нелегальными эмигрантами, беженцами – рабами, не на его, а на чужих предприятиях, которыми владел Консорциум. Получены они были от продажи наркотиков, оружия, остатков урана; это были те самые «грязные» деньги, которые отмывались в созданном международным криминалом фонде с целью захвата региона.

Но ничего этого не сказал, потому что сам был одним из ставленников уголовного авторитета, добровольно согласившись представлять его интересы; он, Кожухов, а не частное лицо Панич, подписал с подачи крестного отца назначения Губарю – милицейскому полковнику, погрязшему в коррупции и уволенному из МВД; Вершкову, контролировавшему каждый доллар наряду с бандитами из «службы безопасности». Но сам он ничего собою не представлял, и вовсе не совесть, а страх перед расплатой заставлял его не спать ночами и искать спасения у бандита.

– Да, кстати, – сказал вдруг Панич, – хочу спросить тебя как специалиста, – он достал из кармана халата ампулу с осмием и, положив на блюдце, придвинул к Кожухову: – Что это такое?

Кожухов сразу все понял.

Это был один из образцов, которые должен был доставить ему Борис. Значит… они перехватили его? Или Борис предал?

Прессинг со стороны Панича, обвинения в бездеятельности, угрозы с одной стороны, допросы представителей властных структур – с другой, выбили Кожухова из колеи, подавили способность к сопротивлению. Теперь рушилась последняя надежда – на союз с Джеком Камаем и его мощными американскими партнерами. Знал ли Панич о его связи с Борисом?

Кожухов побелел, губы его задрожали, горло перехватил спазм; он сжался под пристальным, колючим взглядом Панича.

– Что молчишь? – услышал Кожухов его голос, донесшийся откуда‑то издалека. – Тебе что, нехорошо?

– Здесь написано: осмий, – промямлил Кожухов. – Ос‑мий‑187.

– А откуда он у меня? Знаешь?

– Из Вдовьей балки… написано.

– Правильно. Ты был там, кажется, весной?

– Был.

– Интересовался платиновыми рудами?

– Зачем мне? – насилу поднял глаза Кожухов. – Я не геолог.

Панич повертел ампулу в пальцах, посмотрел на просвет, поднеся к торшеру у дивана.