Он слышал, как южный ветер пробегает по кронам деревьев, как струи фонтана падают на поверхность бассейна, и это было все, что он услышал. Он вошел в свою комнату, кое‑как запихал вещи в чемодан и вернулся в комнату Сессиль ровно через минуту, как и обещал. Она все еще быстро и старательно писала.
– Почта, Сен‑Мари – это все, что тебе нужно написать, – сказал Боуман язвительно. – Историю твоей жизни она, очевидно, знает.
Сессиль мельком взглянула на него без всякого выражения, как на надоедливое насекомое, и, не обращая внимания на его слова, продолжала писать. Она была в очках, что не особенно удивило его. Еще секунд через двадцать она подписала записку своим именем, что показалось Боуману вовсе излишним, учитывая сложность и срочность момента, спрятала очки в футляр и кивнула, показывая, что готова. Он взял ее чемодан, и они вышли, выключив свет и закрыв за собой дверь. Боуман прихватил свой чемодан, подождал, пока Сессиль подсунула сложенную записку под дверь Лилы, затем оба быстро и бесшумно прошли по террасе и по тропинке вышли на дорогу, которая огибала отель. Девушка молча шла рядом с Боуманом. Он начал уже в душе поздравлять себя, как быстро она усвоила его методы воспитания, когда она схватила его за левую руку и остановила. Боуман взглянул на Сессиль и нахмурился, но это не произвело на нее никакого впечатления. «Близорукая», – подумал он снисходительно.
– Мы здесь в безопасности? – спросила она.
– На какое‑то время – да.
– Поставь чемоданы.
Боуман поставил чемоданы. Придется пересмотреть методы воспитания.
– Здесь и сейчас же, – сказала она сухо. – Я была послушной маленькой девочкой и делала все, о чем ты меня просил, так как считала, что имеется один шанс из ста, что ты не сумасшедший. А остальные девяносто девять требуют объяснения, и сейчас же.
«Ее матери тоже не удалось воспитать ее, – подумал Боуман. – По крайней мере, она не получила светского воспитания. Но в то же время у нее есть очень положительное качество: если она расстроена или напугана, то никоим образом не покажет этого».
– Ты попала в беду, – вслух сказал Боуман, – по моей вине, и сейчас мой долг спасти тебя.
– Я попала в беду?
– Мы оба. Трое цыган из этого каравана дали понять, что хотят расправиться со мной и с тобой. Но сначала со мной. Они гнались за мной до Ле Боу, а затем через деревню и руины.
Она взглянула на него недоверчиво. Не обеспокоенно и не озабоченно, как он ожидал.
– Но если они гнались за тобой...
– Я избавился от них. Сын вожака цыган, милый парнишка по имени Ференц, возможно, еще ищет меня там с пистолетом в одной руке и ножом в другой. Когда он не найдет меня, он вернется и расскажет обо всем своему отцу, и тогда несколько человек из этого табора ринутся в наши комнаты, твою и мою.
– Да что же я такого сделала?! – требовательно спросила она.
– Тебя видели со мной целый вечер, ты дала мне приют. Вот что ты сделала.
– Но... но это же смехотворно! Я имею в виду, удирать таким образом. – Она отрицательно покачала головой. – Я была не права в отношении одного процента, ты действительно сумасшедший.
– Возможно. Это справедливая точка зрения.
– Я хочу сказать, тебе только нужно позвонить по телефону.
– И?..
– Полиция, глупый.
– Никакой полиции, я как раз не глупый. Сессиль, меня бы арестовали за убийства.
Она взглянула на него и медленно покачала головой, не веря или не понимая его, или то и другое вместе.
– Было непросто избавиться от них сегодня вечером, – продолжал Боуман. |