Задержание тоже выдержанно в лучших традициях милицейской операции. Оперативники, конечно, не осведомлены о фарсе с задержанием «преступника», действовали с привычной сноровкой, без скидки на родственные отношения Машкина со следователем и солидный возраст задержанного.

– Поворачивайся, бандюга! – ощупывая арестованного, ткнул ему под ребра палкой омоновец.

– Не надо бить… Больно! – прошептал Машкин, потирая ушибленное место. – Я ведь не сопротивляюсь… Права человека…

– Ах, ты еще и возникаешь, вошь тифозная! – озлобленный парень добавил задержанному палкой по согбенной спине. – Стоять смирно, дерьмо вонючее! Ноги раздвинь, кому говорено? – очередной удар. – Небось из штаенов не вывалится!… Ишь ты, падла, о правах вспомнил! Все твои права – в моей палке!

Бросившейся на защиту мужа Татьяне просто сунули к носу ордер на арест и выразительно поиграли дубинками. Не угомонишься – тоже получишь. Испуганная женщина прижалась к кухонной плите. А что ей оставалось еще делать? Власть в стране принадлежит уголовникам и омоновцам, власть безраздельная, ничем не ограниченная.

Надо отдать должное трусливому инженеру – он стойко выдержал все испытания. Без горестных всхлипываний и традиционных причитаний. То ли подействовали инструкции свояка следователя, то ли понимание своей беззащитности.

После того, как Машкина увезли в СИЗО, пришедшая в себя его супруга помчалась к брату. Бабурина дома не оказалось и Татьяна до его появления бегала возле подъезда, накачивая негодование и изобретая самые верные меры воздействия на Серегу.

Бабурин не стал оправдываться, тем более, открывать настоящую подоплеку задержания. Просто сослался на служебную необходимость, гарантировал полную безопасность драгоценному супругу сестры, пообещал лично проследить за тюремным содержанием и питанием.

– Долго сидеть Феденьке? – промокая мокрые, набухшие глаза, спросила женщина.

– Следствие покажет, – очередной протертой до дыр фразой ответил следователь. – Как только минет необходимость – освобожу…

– Серега, что ты нам за типа прислал? – голос давнего приятеля Бабурина, с которым он знаком уже много лет, был до предела насыщен недовольством. – Отказывается от еды, при появлении надзирателя забивается в угол камеры. Чокнутый, что ли?

Сергей Петрович прижал мембрану трубки ближе к уху, будто боялся подслушивания. Заместитель начальника изолятора говорил тихо, но напористо.

– А ты куда его поместил? Как договаривались?

– Приезжай – сам увидишь. У нас нет гостиничных номеров – одни камеры. Выделить для Машкина пустующий кабинет лично я не решился – мигом вся тюрьма будет осведомлена об особом его содержании. Сам же ты говорил: нежелательно?… Короче, сам разбирайся со своим подследственным, мне своих хлопот – по самую макушку!

Пришлось следователю мчаться в Бутырку.

В камеру он не пошел – незачем акцентировать особое внимание к обычному заключенному – вызвал Машкина в помещение для допросов. Ожидая его появления, расхаживал по продолговатой комнате, снова и снова перебирая в памяти подготовленные для допроса Деева хитрые вопросики. Это поважней предстоящей встречи со свояком, ибо, по уже сложившемуся мнению, бывший охранник стройки – искомый исполнитель убийства банкира. Дело за малым – либо добиться его признания, либо доказать вину…

Наконец, конвоир ввел Машкина.

Вид у свояка, будто у систематически избиваемой собаки – понурый, опасливый. Вздрагивает, старается держаться на расстоянии от рослого конвоира, в лице – ни кровинки, руки дрожат… Неужели, его били? Ведь Бабурин предупредил изоляторное начальство – обходиться с арестованным согласно закону и местным правилам, но предельно вежливо.