Ведь для этого, для этого нам посылается конец тысячелетия, для оразумления страшным порогом перемены эры, а мы бежим себе в суете дня и знать не хотим, для чего цифры скатываются в нулевую пустоту, чтобы мы могли по шажку, как больные, начинать счет снова.

Кажется, это было самое поучительное из того, что я видел в жизни. Особенно великие греческие города: Иераполис, Эфес, Олимпос, Пергам. Сколько гордости, сколько желания уцепиться за землю, какой циклопический размах! Но только то и выносишь из опыта руин, что Бог гордым противится.

Сняли 20 часов телематериала. Буду пытаться сделать из него получасовой фильм, хотя пока боюсь и думать об этом, потому что оператор был совершенно слеп к христианскому уроку и все норовил снять туризм, бой верблюдов, яхты богатых и прочую чепуху. Ну да поглядим. Изо всех сил желаю тебе покоя и здоровья, ровной работы и душевного света посреди настойчиво темнеющего мира. С нас спрос один — слово и слово. Хочешь не хочешь, можешь не можешь. И наверное, это очень хорошо, потому что не даст потерять себя в обманных замещениях.

В. Курбатов — В. Распутину

22 сентября 2000 г.

Псков

Как твои глаза? Отмучился ли наконец с операциями?

Мы у Марии Семеновны и Виктора Петровича часто вспоминали тебя, и ты, верно, икал. Все было достойно и по-человечески. Два дня мы пожили с В. П. в Овсянке, и он дал мне прочитать три последних рассказа. Они все оказались светлы, как встарь, и это более всего обрадовало меня. Немножко, правда, присочиненные, но на это В. П.: «А где я тебе возьму реальное-то добро? Вот и сочиняю, чтобы самому ухватиться, потому что уж очень надоела чернуха чужая, а более всего своя» (дословно!). Я просил Л. И. Бородина связаться и, может, выпросить рассказы-то.

Потом съездил в Ясную Поляну, где на этот раз все было немного бестолково. Обычно-то солнце, первая осень, улица, лошади, беседы в саду многое спасают, а сейчас дождь загнал в тесноту крошечного зала (других на усадьбе нет), и всё напряглось, стало учено и скрытно, досадно, потому что попробуй о Толстом внятно-то поговори, если тут и церковь, и «не убий»… Да и состав был случаен, как он случаен сегодня везде, потому что размываются границы прежних устойчивых понятий, вытачиваются исподволь. Одно мне было утешение — соседство Миши Петрова, который мне совершенно брат по сердцу, и так мы друг другом и загораживались. Да и Толстой все же всегда держит интонацию семьи и тем собирает нас в живое тело. В Красноярск второй раз не поеду. Сил нет. Да и веры в дело. А без этого ехать грех.

В. Курбатов — В. Распутину

5 апреля 2001 г.

Псков

Сегодня по радио говорят про иркутские метели и чрезвычайное положение. Надеюсь, что ты дома и не обманулся первым теплом и не уехал в деревню?

Я воротился с похорон Виктора Конецкого, с которым мы лет 20 дружили. Он, верно, посмеялся бы над торжественностью похорон, но внутренне был бы доволен, потому что хоронили с воинскими почестями — в мундире капитан-лейтенанта, с кортиком на крышке фоба и под андреевским флагом с фуражкой (выше званием), с салютом и церемониальным маршем мимо могилы под «Варяга». А положили хорошо — на Смоленском старом кладбище рядом с бабушкой. И замечательно до отпевания в «Николе морском», где он лежал под иконой, вложенной когда-то в собор его матушкой. На гражданском митинге оркестр грянул: «Я знаю, друзья, что не жить мне без моря, как море мертво без меня».

Я стал староват и часто давился слезами.