– Стало быть, она помешанная? – спросила королева. – Впрочем, я и не сомневалась в этом; во всем ее поведении сквозит безумие. Я нашла ее забившейся в уголок грота, и каждое свое слово, которое я вытягивала из нее чуть ли не клещами, она сразу брала обратно и отрекалась от него. Но как она попала сюда? Почему вы не держите ее под надлежащим присмотром?

– Всемилостивейшая государыня, – ответил Варни, – достойный дворянин, на попечение которого я оставил ее, мистер Энтони Фостер, только что во весь опор прискакал сюда, чтобы доложить мне о ее побеге. Она ухитрилась осуществить его с ловкостью, присущей многим пораженным этим недугом. Фостер здесь поблизости и готов подробно доложить обо всем вашей светлости.

– Оставим это до другого раза, – возразила королева. – Однако, сэр Ричард, мы не завидуем вашему семейному счастью: ваша жена жестоко поносила вас и от одного вида вашего едва не упала в обморок.

– Это одно из проявлений ее болезни, ваша светлость, – ответил Варни. – Во время припадков больные такого рода больше всего ненавидят тех, кого в обычном состоянии считают самыми близкими и самыми дорогими.

– Мне приходилось слышать нечто подобное, – сказала королева, – и потому я верю твоим словам.

– В таком случае, ваше величество, прошу вас, прикажите, чтобы мою несчастную жену снова передали под опеку ее друзей.

Лестер вздрогнул, но огромным усилием воли подавил свое волнение, а Елизавета резко ответила:

– Вы что‑то слишком спешите, мистер Варни. Мы сначала выслушаем доклад нашего врача Мастерса о здоровье и состоянии ума этой леди, а потом уже решим, как нам поступить. Вы тем не менее получите разрешение видеться с ней, и, если между вами произошла обычная семейная ссора, какие случаются даже между любящими супругами, вы сможете уладить ее, избавив наш двор от дальнейших скандалов и нас от беспокойства.

Варни низко поклонился и не произнес больше ни слова.

Елизавета снова взглянула на Лестера и с благосклонностью, за которой могло скрываться лишь самое нежное чувство, сказала:

– Разлад, как говорит один итальянский поэт, находит путь и в мирную монастырскую обитель и в тесный семейный круг. Боюсь, что ни телохранители, ни стража не смогли оградить от него наш двор. Милорд Лестер, вы оскорблены нами, но и мы имеем право считать себя оскорбленными. Мы берем на себя львиную долю вины и прощаем вас первыми.

Лестер попытался согнать с лица угрюмое выражение, но тревога слишком глубоко укоренилась в его сердце, чтобы спокойствие и безмятежность могли сразу вернуться к нему. Однако он собрался с духом и в приличествующих случаю выражениях объявил, что ему не дано счастья прощать, ибо та, кто приказывает ему сделать это, не могла совершить по отношению к нему никакой несправедливости.

Елизавета, видимо, удовлетворилась таким ответом и изъявила желание начать назначенную на это утро охоту. Затрубили рога, залились лаем собаки, загарцевали лошади, но у придворных кавалеров и дам, отправившихся на свою забаву, было далеко не так легко на сердце, как нынче утром, когда их разбудили игравшие зорю охотничьи рожки.

У каждого на лице были написаны сомнения, страх и тягостные ожидания, а в каждой произнесенной шепотом фразе строились догадки и затевались интриги.

Блант улучил возможность шепнуть на ухо Роли:

– Эта буря налетела, как восточный ветер в Средиземном море.

– Varium et mutabile, note 109 – так же тихо ответил Роли.

– Не понимаю я ничего в твоей латыни, – сказал Блант, – но я благодарю бога, что Тресилиан не был в море во время этого урагана.