Лестер настолько привык считать успех при дворе главной целью жизни, что непрерывные мелкие обиды и нарочитые знаки пренебрежения причиняли ему глубокое страдание, на время вытеснившее из его души все прочие чувства. Но зато, когда граф вернулся ночью в свою комнату и взгляд его упал на длинную прядь дивных волос, которой было запечатано письмо Эми, вид этой пряди, подобно заклинанию, разрушающему злые чары, пробудил в его сердце чувства более благородные и более человечные.

Он покрыл ее тысячами поцелуев и, когда вспомнил, что может достойно удалиться от двора, уединившись с прекрасной и любимой подругой в своем роскошном, почти королевском, замке и, таким образом, навсегда избавиться от унижений, которые довелось ему претерпеть за этот день, – он почувствовал в себе силы стать выше мести, которой Елизавета собиралась натешиться вдоволь.

Поэтому на следующий день во всем поведении графа проявлялось такое достоинство и хладнокровие, он обнаруживал такую искреннюю заботу об удобстве и развлечениях своих гостей и в то же время такое равнодушие к их пренебрежительным взглядам, держался на таком почтительном расстоянии от королевы и так терпеливо переносил ее резкие выпады, что Елизавета прекратила глумиться над ним. Правда, она оставалась такой же холодной и недоступной, но уже избегала наносить ему прямые оскорбления. Она также довольно недвусмысленно дала понять окружающим, которые думали угодить ей небрежным отношением к графу, что, пока они находятся в Кенилворте, им следует соблюдать вежливость, которой вправе требовать хозяин замка от своих гостей. Короче говоря, оценив происшедшую за двадцать четыре часа перемену в положении дел, наиболее опытные и дальновидные придворные почувствовали, что возможность возвращения Лестеру милостей королевы весьма велика, и повели себя по отношению к нему так, чтобы иметь основание впоследствии поставить себе в заслугу то, что не покинули его в беде.

Пора, однако, оставить эти придворные интриги и последовать за Тресилианом и Роли.

Их отряд состоял из шести человек, ибо, кроме Уэйленда, в него входили королевский следователь и двое здоровенных слуг. Все были хорошо вооружены и ехали с такой скоростью, какую только позволяли силы лошадей, ибо путь предстоял далекий.

Они попытались навести справки о Варни и его спутниках, но не смогли ничего узнать, ибо те ехали ночью. В маленькой деревушке примерно в двенадцати милях от Кенилворта, где они остановились, чтобы дать отдых лошадям, к ним обратился скромный сельский священник, который вышел из маленького домика и попросил, чтобы кто‑нибудь из приезжих, сведущий в хирургии, оказал помощь умирающему.

Уэйленд, знакомый с медициной, предложил свои услуги. Пока священник вел его к больному, Уэйленд успел узнать, что человек этот, терзаемый ужасными муками, был найден поселянами на большой дороге, примерно на расстоянии мили от деревни, когда они утром шли на работу, и что священник приютил его в своем доме. Бедняга был ранен выстрелом из ружья, и, по всей видимости, смертельно, но получил ли он рану в ссоре или подвергся нападению грабителей, узнать не удалось, ибо он все время бредил и речи его были бессвязны. Уэйленд вошел в темную, низкую комнату, но стоило священнику отдернуть полог, как в искаженных чертах раненого кузнец сразу узнал черты Майкла Лэмборна. Сославшись на то, что ему надо принести кое‑какие лекарства, Уэйленд побежал к своим спутникам и известил их об этом странном обстоятельстве. Тресилиан и Роли, полные тревожных предчувствий, поспешили в дом священника, чтобы повидать умирающего.

Несчастный уже находился в агонии, и даже более искусный врач, чем Уэйленд, не смог бы ему помочь, так как пуля прошла навылет. Однако сознание еще не покинуло его, ибо он узнал Тресилиана и знаком попросил, чтобы тот наклонился к его постели. Тресилиан исполнил его просьбу, но в неразборчивом бормотании умирающего мог различить лишь имена Варни и леди Лестер; затем Лэмборн прошептал: «Спешите… не то будет слишком поздно».