– Вас проверяли на полиграфе?

– Да.

– Вы помните вопросы, которые вам задавали?

– Естественно, не все.

– Проверка проводилась непосредственно на вилле?

– Да. В одной из комнат.

– Там, где вас допрашивали?

– Нет, через дверь.

– Как выглядел оператор полиграфа?

– Я его не сплела. Только слышала голос.

– Он спрашивал по русски?

– Да.

– Без акцента?

– Нет, акцент был. Причем довольно сильный.

– Вы рассказали Юджину все, – Тополев не спрашивал, он уточнял.

– Все, что велел рассказать Габен.

– Вы уверены, что в точности выполнили его инструкции?

– В противном случае я бы не сидела перед вами.

– Как раз наоборот, – усмехнулся Тополев. – Если бы вы неукоснительно следовали инструкциям Габена, у вас практически не было шансов вернуться в Москву.

– Простите, я что то не понимаю...

Все я прекрасно понимала. И он понимал, что я понимаю. И последний дурак понял бы. Я для них была большой аппетитной рыбиной, занесенной в Красную книгу и нежданно негаданно попавшей в их лапы. Впустить меня в свой аквариум они боялись: а вдруг инфекция? Бросить обратно в море не хотели: такой улов! И поверить рыбе в том, что она сама честно приплыла в их мутную заводь, они тоже не могли: Заратустра не позволял. Юджин предупреждал меня о таком повороте. Да я и без него соображала, – не дура ведь окончательная! – что эти молодые люди и степенные дяди с Лубянки, эти рыцари тикласов ских плащей и кинжалов, в сравнении с которыми заточки мытищинской шпаны выглядели дири

пропуск стр 408 409

верьте мне: в вопросах отделения правды от лжи мы большие спецы. Мы, скажу без ложной скромности, профессора в этом деле! В случае же с вами совсем не обязательно быть сверханалити ком: любой начинающий офицер разведки скажет, что вы лжете! Лжете по определению.

– Что значит лгать по определению?

– Это значит, что ваша ложь вытекает из итога нашей операции. Ее конечный результат вовсе не предусматривал вашего возвращения. А вы вернулись. Следовательно, вас перевербовали.

– Но ведь в том и состояло задание! – изо всех сил я пыталась сыграть наивность комсомольской активистки.

– Вы что, издеваетесь надо мной? – глаза Тополева вдруг покраснели, и он стал похож на запущенного серого кролика.

– Ничего не понимаю! – промямлила я, прекрасно понимая, что до финала этого спектакля, после которого занавес, вместе со штангой, на которой он закреплен, упадет прямо мне на голову, осталось совсем немного. Все, что говорил Юджин в Буэнос Айресе, все те варианты, которые он кропотливо перебирал, выглядели достаточно логично и даже неуязвимо. Не была учтена только одна деталь: Юджин забыл или не знал (а скорее всего, и забыл, и не знал), в каком обществе я живу. Да, этот патлатый помощник Андропова ничего не мог доказать до тех пор, пока я не поддамся на его нажим и сама не признаюсь во всем, валяясь у него в ногах и моля не отлучать меня от редакционного стола и права на свободное передвижение

Этот человек оборотень, в обязанности которого входило обеспечение безопасности государства рабочих и крестьян, был одним из моего поколения. Но в тот момент между нами не было ни героев войны, ни гигантов пятилеток, ни ударного труда на коммунистических субботниках, ни даже общих впечатлений от последней премьеры в «Современнике». Потому что все это являлось обычной, грубоватой на вид (как и все, что выходит из рук халтурщика) бутафорией в гигантском – на одну шестую часть суши – театре абсурда, где Тополев служил идеальной марионеткой и не без оснований подозревал меня в стремлении взорвать к чертовой матери весь этот вертеп вместе с Карабасом Барабасом.