– Вот вот, – поддакнула я, чувствуя, что лучше было бы промолчать, – после этих манипуляций с пистолетом вы как честный человек просто обязаны на мне жениться!

– Вы заткнетесь наконец, или я заткну полотенцем вашу поганую пасть?

По выражению моего лица барон понял, что я заткнулась, причем надолго.

– Вы должны ответить мне на один вопрос, – голос Гескина зазвучал чуть глуше. – Обещаю: каким бы ни был ваш ответ, вашей жизни ничто не угрожает. Мы закончим нашу беседу, и вы отправитесь в свой номер. Спать. Вы поняли меня?

Боясь нарушить обет молчания, я только кивнула.

– Хорошо, – Гескин вытряхнул из пачки сигарету и щелкнул зажигалкой. Потом, перехватив мой молящий взгляд, вытряхнул еще одну и кинул ее в мою сторону. Этим же маршрутом спустя секунду последовала и серебряная зажигалка в виде подковы. – Та кличка... Ну, прозвище, которым, как вы сказали, меня наградили там, у вас... Это правда или вы блефовали?

Я знала, что он спросит меня об этом. И знала, как и с какой интонацией ответить.

– Это правда.

– Это ложь! – баритон Гескина вдруг сорвался на фальцет. – Это не может быть правдой! Кто вы такая, чтобы с вами говорили на подобные темы?! Девчонка! Дилетантка!

– Со мной разговаривал школьный друг, – я старалась придать своему голосу нейтральное звучание. – И сказал он об этом вскользь, походя, ради шутки...

– Ничего себе шутки! Вы можете назвать его имя?

– А зачем? Вы же не поедете на другое полушарие, чтобы разнести из пистолета его башку, ведь так? Пожалуйста, я могу сказать, как его звали в школе. Но, боюсь, это уже не та информация, которая вам нужна...

– Ну ладно... – Гескин отошел от окна и вновь сел в кресло. – Сейчас это действительно не принципиально.

– Неужели вас настолько задела вся эта история? – на сей раз я спрашивала искренне, меня и впрямь интересовало, что же происходит с этим старым, сложным и, видимо, не очень счастливым человеком.

– Да, – барон откинулся в кресле, и я вдруг заметила, что ему не мешало бы побриться: седая щетина проступала на его дряблых щеках как то неравномерно, пятнами. – Моя мать, чудесная, добрая женщина, была схвачена в Варшаве в самом начале войны и расстреляна как еврейка. А ведь она никакого отношения к этой нации не имела. Приехала погостить к подруге... Я ненавижу евреев! И мне ненавистна моя фамилия. Она давала людям куда более низкого ума и происхождения возможность разговаривать со мной так, словно они посвящены в глубокую тайну моей жизни... Это оскорбительно для меня, вы понимаете?

– Наполовину.

– Что? – Гескин вскинул на меня помутневшие глаза.

– На свою русскую половину я вас понимаю, – пояснила я. – Увы, не могу выразить полную солидарность с вами, барон, поскольку мама моя – чистокровная еврейка с самой мерзкой на свете фамилией Рабинович. Так что Гескин – это еще не так безнадежно. Особенно если человек с такой фамилией не имеет отношения к евреям...

– Простите.

– Это вы меня простите. И давайте закончим дискуссию по национальному вопросу. А то у меня ощущение, будто я не в гостях у потомственного аристократа, а на разборке в райкоме партии.

– Хорошо, – кивнул Гескин. По всей видимости, тот факт, что я оказалась наполовину еврейкой, как то успокоил его. Во всяком случае, взгляд барона утратил агрессивность и стал более осмысленным: – Боюсь, что вам завтра же придется вылететь в Москву...

Я не знала, радоваться этой новости или огорчаться.

– Почему вы молчите? – Гескин вновь закурил.