– Почему вы молчите? – Гескин вновь закурил. – Спрашивайте, мне важно знать ваше отношение.

– Мое отношение к чему?

– Ко всей этой истории.

– Господи, барон, да не имею я никакого отношения к этой, как вы изволили выразиться, истории. Понимаете?

Гескин неопределенно кивнул головой и стряхнул пепел на пушистый ковер:

– Вы знаете, почему я очутился здесь, па краю света?

– Неужели из за меня?

– Из за вас. И еще один вопрос: как по вашему, часто ли я, учитывая мой возраст и положение в обществе, предпринимаю подобные поездки, тем более по просьбе вашей э э э... фирмы?

– Н не знаю...

– Крайне редко. Раньше моими услугами пользовались раз, максимум – два раза в год. В последнее время это случалось исключительно редко. Теперь вы понимаете всю серьезность ситуации, из за которой мы с вами оказались в Аргентине?

– Видите ли, барон, я, как вы совсем недавно выразились, дилетантка. Не знаю, стоит ли мне убеждать вас, но поверьте: я честный человек и не имею никакого отношения к той грязи, в которой...

Тут я осеклась, поняв, что, понося большой дом на площади Дзержинского, оскорбляю самого Гескнна.

– Продолжайте, – барон соединил растопыренные пальцы рук, видимо, чтобы унять дрожь, и уставился в потолок. – Не бойтесь ранить мое самолюбие. Я слишком долго живу и слишком многое видел.

– Короче, барон, я здесь против собственной воли. Будь я чуть помоложе, то сказала бы, что я жертва обстоятельств. Но поскольку вы видите перед собой женщину достаточно взрослую и психически полноценную, то давайте назовем причиной всех этих невероятных перипетий и казусов, включая нашу встречу в «Рице», беседы в самолете, люминал в кофе, обыск ваших личных вещей и прочее, – мою непроходимую глупость, усугубленную желанием не оказаться полностью в дерьме. Извините...

В середине этой тирады я уже плакала, а к финалу начала рыдать. Носовой платок остался в моем номере, и я непринужденно утирала черные потеки туши краем роскошного атласного покрывала, купленного хозяевами «Плазы» скорее всего на престижном аукционе.

Гескин, не меняя буддистского положения рук, смотрел в одну точку и, казалось, не обращал внимания ни на меня, ни на варварское обращение с его покрывалом.

Так прошло несколько минут. Я всхлипывала, он – сопел.

– Ну, хватит реветь! – он резко поднялся, подошел ко мне и протянул руку: – Вставайте с моей постели.

Я поднялась. Рука барона была сухой и горячей. Мы стояли друг против друга – люди разного возраста, разного воспитания и социального положения, совершенно разных взглядов на жизнь...

Кошмар продолжался, конца испытаниям, ворвавшимся в мою жизнь с грубостью официанта, которому забыли дать чаевые, не было видно, все напоминало жуткий сон. Но все было правдой, моя рука еще хранила тепло короткого прикосновения к ладони Гескина. Тут только я почувствовала, что смертельно устала, что мне необходима передышка, пара часов, не больше...

– Возможно, для аристократа моя фраза прозвучит несколько неэстетично, – вернул меня к действительности надтреснутый голос Гескина, – но сейчас, увы, не до церемоний: мы с вами, мадемуазель, оба в дерьме. И надо как то вылезать из него.

– Вы знаете, как?

– Пока не знаю... – Гескин пристально посмотрел на меня и спросил по русски: – Вы не солгали мне?

Я плохо представляла себе, что именно он имел в виду, но на всякий случай энергично замотала головой.

– Итак, он называет меня жиденком?

– Если вас это может утешить, то и меня один из моих авторов как то одарил «жидовкой».

– Считайте, что я утешился, – неожиданно улыбнулся Гескин.