– Вы и дальше намерены демонстрировать наши приятельские отношения? – спросила я вполголоса.

– А разве это не вы подошли к моему столику в «Рице»?

– Не к вашему, а к столику госпожи Шарль Ру.

– Неважно. Все должно идти, как планировалось.

– Кем?

– Валя, давайте поговорим о Кортасаре...

– К черту Кортасара! Еще успеете наговориться, для этого есть симпозиум. А я хочу поговорить о себе!

– Спокойней, мадемуазель, спокойней, – Гескин перегнулся к сидевшему через проход плотному мужчине с холеной бородкой: – Месье Парсини, ваше эссе о Вольтере просто блистательно...

– Благодарю вас, барон, я особенно счастлив слышать столь лестный отзыв именно от вас.

– Позвольте познакомить вас с представительницей русской прессы госпожой Мальцевой...

– О о! – Парсини всплеснул руками, словно его обрызгали расплавленным оловом. – Вот уж действительно сюрприз! Мне очень приятно, мадам, что на вашей родине почитают творчество Хулио Кортасара!

– Мне приятно, что вам приятно.

– Какой французский! – Парсини еще раз всплеснул руками, теперь уже гак, словно отряхивал остывшие сгустки олова. – Где вы изучали язык?

– В Мытищах.

– Простите?

Автобус взревел и тронулся. Чтобы успешно вести дальнейшую беседу под шум мотора, да еще перегибаясь через тушу Гескина, надо было либо благопристойно жестикулировать, либо орать, как чабаны в горах. Я предоставила право выбора французу, а он, видимо, и не думал прерывать дорожный диалог:

– Мытищи – это университет?

– В каком то смысле даже больше...

– Больше Сорбонны?

– Ну что вы! Разве есть в мире что либо больше Сорбонны?

– А какую газету вы представляете, мадам?

– Боюсь, что при переводе ее названия на французский потеряется даже та крупица смысла, которая в нем была заложена изначально...

– Понятно! – Парсини игриво подмигнул Гескину: – Барон, ваш вкус, как всегда, безукоризнен.

– Вы имеете в виду шейный платок сэра Джеральда? – меня вдруг разозлила атмосфера спонтанного кобелиного взаимопонимания, возникшая между ними.

– О да, – кротко кивнул Парсини, поняв, что мне неприятна последняя фраза.

На этом обмен мнениями завершился. Я уставилась в окно, наблюдая яркие, оживленные улицы Буэнос Айреса. Несмотря на будний день, народу была масса. Причем, в отличие от озверевших на работе и в очередях москвичей или ленинградцев, эти, темноволосые и нарядные, никуда не спешили. Шли покачиваясь, в обнимочку, сидели в кафе за чем то ярким, глазели на витрины, целовались прямо на проезжей части... Странно, но вчера, когда все было запутанно и неясно, когда Гескин казался мне врагом номер один, а подозрения и авантюрные планы разоблачения респектабельного соглядатая грызли меня изнутри, вид буэнос айресских авенид гораздо больше радовал глаз. Сегодня же эта беззаботность и многоцветье почему то меня раздражали. Я с тоской осознавала всю несостоятельность жизненной концепции моей приятельницы...

– Нравится? – Гескин, видимо, еще с утра поклялся посвятить оставшуюся жизнь опеке надо мной.

– Вам не кажется, что нам надо поговорить? – спросила я, не отрываясь от окна.

– Мне кажется, что вчера мы поговорили обо всем на свете. Такой драматургии чувств сам Шекспир позавидовал бы.

– Да, по я по прежнему не знаю, что делать...

– Судя по вашему виду, этого ие скажешь, – пробормотал барон. Однако, перехватив мой разъяренный взгляд, примирительно добавил по русски: – Вам не следует волноваться. Я все обдумал.

– И?..

– Послушайте, даже если бы я представлял себе план дальнейших действий, обсуждать его в автобусе было бы странно, не так ли?

Я кивнула.