|
Он уже хотел с презрением отвернуться, когда она со сверкающими глазами преградила ему путь. – Выслушайте меня! Я согласна; я ухожу сейчас же, ухожу к своим единомышленникам, своим друзьям – к тем, кто меня понимает, – можете назвать это как вам угодно. Вредите, как умеете, вы и так сделали все, что можно, для нашего окончательного разрыва. Она взбежала по лестнице со свойственной ей по временам легкостью нимфы, с проворством никогда не рожавшей женщины и, шелестя длинными юбками, исчезла в коридоре – много дней спустя он все еще вспоминал этот шелест. Он остался на месте, глядя ей вслед, негодующий, оскорбленный и неразубежденный. Раздался стук в ворота. Кларенс вспомнил, что запер их. Он отворил и увидел Сюзи; щеки ее горели, в глазах плясали веселые огоньки. С плаща, который она сбросила с плеч, стекали дождевые капли! – Я знаю все все, что случилось! – вырвалось у нее не то по детски непосредственно, не то по актерски мелодраматично. – Мы встретили их всех на дороге – и полицейских и арестованных. Начальник Томсон узнал меня и все рассказал. Так, значит, вы решились, и теперь вы опять хозяин в своем доме, Кларенс, дружище! Джим говорил, что вы не решитесь, струсите из за нее. А я сказала: «Сделает!» Я вас лучше знаю, старина Кларенс, и я прочла это на вашем лице, несмотря на вашу чопорность. Да! И все таки я ужасно нервничала и волновалась, ну, и попросила Джима сказать в театре, что я играть не буду, и мы помчались сюда. Господи, как хорошо опять увидеть свой старый дом! А где она? Вы ведь отправили ее вместе со всеми? Скажите, Кларенс, – продолжала Сюзи прежним манящим голосом, – ведь вы ее выгнали? Ошеломленный, растерянный, Кларенс в то же время испытывал смутное чувство облегчения и прежней нежности к этой своенравной женщине и молча смотрел на Сюзи, пока ее последние слова не привели его в себя. – Тише! – быстро шепнул он, взглянув в сторону коридора. – А а! – подхватила Сюзи, ехидно усмехаясь. – Так вот почему капитан Пинкни замешкался на дороге с помощником шерифа. – Замолчите! – строго остановил ее Кларенс. – Войдите туда, – сказал он, указывая на зимний сад под балконом, – и подождите там вместе с вашим мужем. Он почти втолкнул ее в это помещение, служившее ему деловым кабинетом, затем вернулся в патио. С балкона послышался нерешительный оклик: – Кларенс! Это был голос его жены, но теперь тихий и нежный и скорее напоминавший ее голос при их первой встрече, словно облагороженный воспоминаниями о былом. Сверху на Кларенса глядело ее побледневшее лицо, такой бледной он еще не видел ее с тех пор, как вошел в дом. На ней был плащ с капюшоном, в руке – дорожный несессер. – Я ухожу, Кларенс, – сказала она серьезно, но мягко, – но ухожу без злобы. Прости меня за глупые слова, я ведь их сказала в ответ на твои обвинения, а они были еще глупее. – Она слабо улыбнулась. – Я ухожу, потому что знаю: пока я здесь, я навлекаю на тебя подозрения и даже ответственность за мои убеждения. Я горжусь ими и готова, если нужно, пострадать за них, но я не имею права разрушать твое будущее или делать тебя жертвой преследований, которым могу подвергнуться сама. Расстанемся друзьями: ведь нас разделила только верность разным политическим убеждениям, но мы сохраняем верность всему остальному, – расстанемся, пока бог не определит, кто прав в этой борьбе. Быть может, это случится скоро, хотя порой мне кажется, что нам всем предстоят годы мучений, а до тех пор – прощай! Она медленно сошла по лестнице в патио, более пленительная, чем когда либо, словно ее поддерживала и возвышала преданность ее делу, и протянула ему руку. |
