– А где же пульт управления? – спросил он.

Но никакого пульта управления не было. Не было и ничего другого, что хотя бы отдаленно такой пульт напоминало.

Доску‑сходни втянуло внутрь, раздвижная дверь закрылась. Лодка тронулась с места.

– Стоп! – крикнул Дон. – Куда нас несет?

Он искал глазами тормоз. Его не было. Поискал ручку двери, какой‑нибудь набалдашник или замок. Но их окружали голые стены, мебель с мягкой обивкой и стекло.

– Боюсь, мы попали в плен, – сказал Ал.

3

За сильно выпуклой стеклянной крышей пролетали предметы, которые они уже видели издали, не разгадав их предназначения.

Дон, разозлившись, бил ногами по двери. Безрезультатно, только ногам больно.

– Как нам выбраться? – спросил Рене. – Должна же быть такая возможность…

Ал не отводил глаз от Кати, которая с удовольствием подпрыгивала на пружинящем сиденье. Ее беззаботность вызывала в нем, человеке основательном, легкую зависть.

– Как отсюда выбраться? – повторил он. И сам ответил на свой вопрос: – Достаточно слова!

Стенка раздвинулась, и открылась дверь тех же размеров.

– Выходим! – крикнул Рене.

Катя сидела не двигаясь, словно скованная холодом.

– К чему такая спешка? – удивился Дон. – Разве я говорил, что хочу выйти?

Рене спокойно встал со скамьи и вышел в дверь. Что‑то щелкнуло… Светлая горизонтальная линия пробежала сверху вниз, и Рене поглотила темень…

– Ну вот, – сказал Дон и последовал за Рене. Снова пробежала горизонтальная линия, снова что‑то щелкнуло.

Ал всматривался в слабо освещенное помещение, куда ему предстояло войти. Откуда проникал свет, было неизвестно.

– Эй, Рене! Эй, Дон!

Ал прислушался. Никакого ответа. Еще раз позвал:

– Эй, Дон!

Ничего.

Он ощутил нежное прикосновение пальцев к шее и оглянулся. Перед ним стояла Катя. Глаза ее странно потемнели. Она обняла его за плечи и потянула назад от пугающей двери, ведущей в неизвестное. Прижалась к нему, ища защиты, желая прогнать страх перед необъяснимым. Ей безумно хотелось человеческого тепла, хотелось забыться, пусть всего на мгновения. Она еще крепче обняла Ала, целовала его и позволяла целовать себя. Она ничего больше не видела и не слышала, ни на что не надеясь и ничего не опасаясь, потому что не желала ничего больше видеть, слышать, надеяться или бояться. Она отдалась на волю приятных, усыпляющих и вместе с тем острых ощущений, стремясь бежать от действительности, от всех этих поисков, от мыслей и разговоров об электронах, атомах, металлах, искусственных материалах и пультах управления, от фантасмагорических картин, – бежать в хаос захватывающих дух чувств. И это ей удалось до того предела, к которому она стремилась. Но где‑то в ней жила мысль о действительности, и особое наслаждение она испытывала именно от удивительного сочетания реальности со всем тем странным, абсурдным и противоречивым, что этому сопутствовало.

Когда мгновения опьяняющего замешательства отлетели в бесконечность и Ал почти овладел собой, к нему вернулись мысли о необходимости решения, и он, к удивлению, заметил, что вокруг ничего не изменилось. Никто вроде бы их из лодки не выталкивал, никто как будто не имел ничего против их пребывания в ней, но дверь, словно приглашая выйти, оставалась открытой, а лодка стояла на том же месте. Если разобраться, это было своеобразной формой насилия, и даже более неумолимой, чем насилие действием.

– Нам ничего другого не остается, – тихо проговорил Ал. Обняв Катю за плечи, он вместе с ней переступил через порог…

И в тот самый момент, когда они сделали последний шаг, светлая линия прошла сквозь них, как мягкая молния.