У дверей отцовского кабинета Митя задержался на мгновение, не решаясь постучать, потом обругал сам себя — он варягов не испугался, он фоморов не боялся! — и всё же вошел.

Отец сидел за столом, пристально глядя на лежащий перед ним заряженный паро-беллум. Лицо покрывали бесчисленные ссадины, шея забрана в плотный воротник бинтов, правая рука на перевези — кто-то из местных Живичей над ним поработал, хотя и не слишком хорошо. Но и то — Живичей в городе было мало и все слабосилки, а раненых много. Зато здоровой левой рукой он ласково так, как котенка, поглаживал паро-беллум.

— Истинный Князь, да? — не оборачиваясь на застывшего в дверях Митю, сказал отец. — Когда начались эти твои… странности, у меня были лишь две мысли. Что ты все же не мой сын — прости, но это представлялось самым логичным. И что мы далеко не всё знаем о природе Кровного родства, и для его проявления все же не обязательно, чтоб оба родителя были Кровными. Вот про Истинного Князя мне ни единого раза не пришло в голову. Все же сказки, это… это сказки! Как не ожидаешь в клетке попугая найти Жар Птицу, в будке дворового пса — Великого Симаргла, так и обнаружить Истинного Князя в собственном сыне. А ты… ты давно… знаешь?

— С поездки к тетушке в Ярославль. Когда мышку поднял, чтоб девицу пугать, которую тетушка Людмила тебе сватала, — тихо сказал Митя. И уточнил. — Девицу сватала.

Отец усмехнулся — пальцы его все также ласкали паро-беллум:

— А ведь я ее тогда за врунью посчитал, — и тоже уточнил. — Девицу.

Митя дернул плечом — оправдываться он не собирался, девица была препротивная. Сейчас он бы, может, и что похуже мертвой мышки на нее натравил.

— Когда мы вернулись, дядюшка Белозерский мне и рассказал… к чему всё это.

— Ты мог бы сказать мне.

— Я… не хотел. Не говорить, а умирать. А еще больше не хотел становиться нежитью.

Лицо отца стало встревоженным. Митя покивал, дескать, да, был такой риск.

— Надеялся, что мне удастся отвертеться. И злился еще… Я ведь не думал, что мама — это сама Морана и есть! Думал, она вселилась в маму, и мама умерла… из-за меня!

— Сама… Морана… и есть? — медленно-медленно повторил отец.

Митя посмотрел на него в панике. Он хотя бы знал о самом себе, а на отца это все обрушилось сразу.

— Она… мама сказала, что была счастлива те шесть лет! С тобой. С нами.

— Рогнеда… Морана… — опять повторил отец и пальцы его аккуратно и крепко обняли рукоять паро-беллума. — То есть, если я сейчас пущу себе пулю в лоб — то встречусь с женой? — в голосе его явственно прозвучала угроза. — И смогу высказать ей всё, что думаю по сему поводу?

За окном словно потемнело. Митя почувствовал, как у него перехватывает дыхание, а потом, стараясь двигаться бесшумно, принялся подбираться к отцу.

— Да не крадись ты! — раздраженно бросил тот, по-прежнему не оглядываясь, и оттолкнул паро-беллум от себя. — Ни о каком самоубийстве не может быть и речи! Я — христианин, так что подожду на роду написанного срока.

За окном снова засияло осеннее солнце, а где-то вдалеке, кажется, пронесся облегченный вздох. Митя тоже выдохнул: теперь он был уверен, что отец будет жить долго. Может даже, очень долго. Дорогая маман навряд в ближайшие полвека найдет в себе душевные силы на обстоятельное объяснение с отцом своего ребенка.

— Да и сын у меня… без матери растет. Как тебя, дурня, одного оставить, — отец слабо улыбнулся.

Митя отвернулся, чтобы отец не видел его лица, и часто-часто заморгал.