|
- А что? - спросил озадаченный Чесменский. - Ничего, - ответил Волконский, отвернувшись и как бы рассеянно глядя в окно, - вспомнилась, видите ли, одна прошлогодняя питерская оказия о дворе... - Какая оказия? Удостойте, батюшка князь?! - с улыбкой и поклоном произнес граф. - Ведь я недавний ваш гость и многого не знаю из новых, столь любопытных и ныне нам не доступных, дворских палестин. - Извольте, - начал Волконский, покашливая и по-прежнему глядя в окно, - дело, если хотите, не важное, и скорее забавное... Генерал-майоршу Кожину знаете?.. Марья Дмитриевна... бойкая такая, красивая и говорунья? - Как не знать! Часто ее видел до отъезда в чужие края. - Ну-с, сболтнула она, говорят, где-то будто бы такие-то, положим, Аболешевы там, или не помню кто, решили покровительствовать новому счастливцу, Петру Мордвинову... тоже, верно, знаете? Орлов молча кивнул головой. - Покровительствовать... Ну, понимаете, чтоб подставить ногу... - Кому? - спросил Орлов. - Да будто самому, батюшка, Григорию Александровичу Потемкину. - И что же? - А вот что, - проговорил главнокомандующий, - в собственные покои немедленно был позван Степан Иванович Шешковский и ему сказано: "Езжай, батюшка, сию минуту в маскарад и найди там генеральшу Кожину; а найдя, возьми ее в тайную экспедицию, слегка там на память телесно отстегай и потом, туда же, в маскарад, оную барыньку с благопристойностью и доставь обратно". - И Шешковский? - спросил Орлов. - Взял барыньку, исправно посек и опять, как велено, доставил в маскарад; а она, чтобы не заметили бывшего с нею случая, промолчала и преисправно кончила все танцы, на кои была звана, все до одного - и менуэт, и монимаску, и котильон. Орлов понял горечь намека и с тех пор о Досифее более не расспрашивал. Не радовали графа и беседы с его управляющим Терентьичем Кабановым, наезжавшим в Нескучное из Хренового. Терентьич был из грамотных крепостных и являлся одетый по моде, в "перленевый" кафтан и камзол, в "просметальные" башмаки с оловянными пряжками, в манжеты и с черным шелковым кошельком на пучке пудреной косы. Граф наливал ему чарку заморского, дорогого вина, говоря: - Попробуй, братец, не вино... я тебе человечьего веку рюмочку налил... Терентьич отказывался. - Полно, милый! - угощал граф. - Ужли забыл поговорку: день мой - век мой? Веселись, в том только и счастье... да, увы, не для всех. - Верно, батюшка граф! - говорил Кабанов, выпивая предлагаемую чарку. - Мы что? рабы... Но вам ли воздыхать, не жить в сладости-холе, в собственных, распрекрасных вотчинах? Места в них сухие и веселые, поля скатистые, хлебородные, воды ключевые, лесов и рощ тьма, крестьяне все хлебопашцы, не бобыли, благодаря вашей милости. |
