– Все ищут сына Ирен, – пояснила Лола.

– Я не сразу свыкся с тем, что у нее был сынишка. От ребятишек одно беспокойство. У меня их сроду не бывало. И я не жалею.

Присев на какую‑то могилу, он извлек из кармана длинную белую расческу и начал причесываться.

– Рыжий здоровяк всегда приносил уродские букеты, – продолжал он. – Последний раз – из магнолий. Только они долго не простояли. Я всегда ставил пластмассовые цветы, и Ирен не жаловалась. Для сына он о ней маловато знал. Стоял здесь как истукан со своим веником, слезинки не проронил. Сыну ведь положено плакать? Сама‑то она была хохотушкой. Глядя на нее, не захочешь распускать нюни.

– Спасибо за помощь, – сказала Лола, удаляясь.

– Приходите еще, если захочется. Мы уже привыкли.

Ингрид нехотя последовала за Лолой и, выходя за калитку, обернулась. Сторож так и сидел на могиле, разговаривая сам с собой и размахивая расческой. Лола устроилась на пассажирском сиденье и подождала, пока Ингрид включит зажигание, но та все не решалась:

– Разве мы не могли еще его порасспрашивать?

– Мы имеем дело с клиентом, которому больше нравится общаться с усопшими, чем с живыми.

– По‑французски покойника называют усопшим? Звучит лучше, чем невидимый. Представляешь, Лола, он ведь влюблен в усопшую!

– Вот почему надо любить живых, пока они не усопли.

Ингрид вопросительно взглянула на подругу, но наткнулась лишь на профиль Лолы, не отрывавшей глаз от серой ленты шоссе.

– Знаешь, я тебе благодарна за то, что ты продолжаешь мне помогать вопреки всему.

– Чему – всему?

– Тому, что творится. За окном весна, а мы торчим на кладбищах, ночуем в парках, посещаем занудные общины. Мы надеялись найти кусочек прошлого Брэда, чтобы приблизиться к нему, а нашли невидимую усопшую. Его товарищи поджаривают бедолаг, но в итоге только бросают листья на ветер. Мы едем в Жантийи, хотя с таким же успехом могли бы ехать куда‑нибудь еще, все равно эта дорога нас ни к чему не приведет. Я пропала, Лола. К тому же я без конца думаю о Саша, и от этого еще больше сбиваюсь с толку.

– Скорее, ты сбиваешься с пути. А что, собственно, тебя смущает?

– Он женат. Он легавый. И он против нас.

– На это трудно что‑нибудь возразить.

– К тому же я чувствую себя виноватой. Мне нужно сосредоточиться на Брэде, который спас мне жизнь, а я все думаю о Саша, который ничего такого не спас. Это безнравственно.

– Да нет. Все нормально. Так мне сегодня утром подсказало второе дыхание.

– Я больше не стану у тебя спрашивать, Лола, что такое второе дыхание.

– Правда? Приятная новость.

– Я и сама поняла. Понять можно только своей головой, ты об этом знала?

– Иногда я знаю, но чаще забываю. Слишком часто забываешь, когда время жить, а потом сгораешь на медленном огне.

– Это из Блаженного Августина, Лола?

– Нет, из блаженной Лолы. Прости, что ничего лучше мне в голову не пришло.

– Что будем делать? Едем дальше?

– Сама уже не знаю. Ты вогнала меня в уныние.

– Мне жаль.

– Не стоит. Уныние – изнанка веселья. А вместе выходит пиджак, который волей‑неволей приходится носить.

В кармане серого платья Лолы завибрировал мобильный. Она отозвалась, послушала и вдруг выронила телефон.

– Лола! Что стряслось?

Та хватала ртом воздух, словно в приступе астмы. Ингрид расстегнула ей воротник, опустила окно и попыталась ее расспросить.