– Вы что, за дурака меня приникаете? – Похоже, что так оно и было. – Высадитесь на побережье. Вертолет спасательной службы заберет вас в полдень. В девять вечера в моем кабинете. И не заставляйте меня ждать. Во? так‑то. Но я предпринял еще одну попытку;

– Не могли бы вы дать мне еще двадцать четыре часа, Аниабель?

– Не смешите меня. И не тратьте зря время. До свидания.

– Я прошу вас, сэр?

– Я был о вас лучшего мнения. До свидания.

– До свидания. Может, мы еще и встретимся когда‑нибудь. Хотя вряд ли. Прощайте. Я выключил радио, закурил и стал ждать. Вызов пришел через полминуты. Я выждал еще полминуты и включил радио, Я был совершенно спокоен. Он ухватил приманку.

– Каролина? Это вы, Каролина? – В его голосе слышалась нотка заинтересованности. Событие, достойное занесение на скрижали.

– Да.

– Что вы сказали? В самом конце?

– До свидания. Вы сказали «до свидания». Я сказал «до свидания».

– Не играйте со мной, Каролина!

– Я больше не служу у вас. В моем контракте оговорено, что я могу уволиться в любой момент, если только не участвую в это время в операции. Вы вызываете меня в Лондон, значит, освобождаете меня от участия в операции. Заявление появится на вашем столе с первой же почтой. Бейкер и Дельмонт не были вашими друзьями. Они были моими друзьями. Вы имеете наглость сидеть там и возлагать на меня вину за их смерть, в то время как вы, черт побери, прекрасно знаете, что план любой операции утверждается лично вами! И теперь вы лишаете меня последней возможности свести счеты. Меня тошнит от вашей бездушной конторы. Прощайте!

– Подождите минуту, Каролина. – В его голосе появилась, пожалуй, нота сочувствия. – Не стоит совершать опрометчивые поступки. – Я уверен, что никто до сих пор не разговаривал с контр‑адмиралом сэром Артуром Эрнфордом‑Джейсоном в подобном тоне, но в то же время не заметно было, чтобы он был этим обескуражен. Он хитер как лис, а его бесконечно трезвый и проницательный мозг перебирает и сортирует варианты со скоростью компьютера. Он мог позволить мне какое‑то время вести в счете, зная, что всегда синеет одержать верх. Наконец он сказал спокойно: – Вы не из тех, кто вешает голову и распускает нюни. Видимо, вы решили что‑то предпринять?

– Да, сэр. Я решил кое‑что предпринять. – Одному богу было известно, что я решил предпринять.

– Я вам дам двадцать четыре часа, Каролина.

– Сорок восемь.

– Сорок восемь. Но затем вы вернетесь в Лондон. Вы даете мне слово?

– Я обещаю.

– И еще, Каролина...

– Слушаю, сэр.

– Мне не нравится такая манера разговора. Я уверен, что мы никогда не возвратимся к ней.

– Нет, сэр. Простите, сэр.

– Сорок восемь часов. Докладывайте мне в полдень и в полночь. – Щелчок. Дядюшка Артур отключился.

Когда я вышел на палубу, уже светало. Холодный косой дождь покрывал брызгами поверхность моря. «Файркрест» медленно поворачивался по дуге в сорок градусов, сильно натягивая цепь, и я подумал о том, сколько еще эта чертова цепь сможет удерживать на глубине резиновую лодку, мотор и акваланг при такой качке. Ханслетт лежал на носу, устроив себе ложе из всех теплых вещей, что были на борту. Когда я подошел, он посмотрел на меня и спросил:

– Как тебе это нравится? Он указал на бледно светящийся на фоне неба контур «Шаагри‑Ла», которая так же, как и мы, болталась на якоре. В носовой частя горели яркие огни – там, где была рулевая рубка.

– У кого‑то бессонница, – сказал я. – Или проверяют, не тащит ли их якорь по дну.