В целом я был прав, хотя в последние годы такие собрания стали вызывать у публики неподдельный интерес и освещаться в газетах. В 1723 году, однако, даже самый отчаявшийся репортер мог рассчитывать найти сенсационную новость скорее в самой захудалой кофейне Ковент‑Гардена, чем на заседании совета Крейвен‑Хауса. Но если бы такой репортер оказался на сегодняшнем собрании, его усердие окупилось бы с лихвой.

Как я и предвидел, никто нас ни о чем не спрашивал. Мы оба были одеты как джентльмены и ничем не выделялись среди полутора сотен мужчин в темных костюмах, заполнивших зал заседаний. Единственное, что нас отличало от других, – мы были моложе и не такие дородные, как большинство.

Собрание проводилось в зале, специально построенном для таких ежеквартальных встреч. Я уже бывал в этом зале, и тогда он произвел на меня грустное впечатление пустого театра. Сейчас же он был полон жизни – пусть вялой и неторопливой. Некоторые члены совета проявляли к происходящему особый интерес. Они сновали туда‑сюда, переговариваясь друг с другом. Но большинство откровенно клевали носом. Один из немногих молодых людей был занят тем, что заучивал наизусть стих на латыни. Некоторые закусывали снедью, которую прихватили с собой, а компания из шестерых смельчаков принесла несколько бутылок вина и оловянные кружки.

В передней части зала была устроена платформа, а на ней подиум. Когда мы входили в зал, какой‑то член совета разглагольствовал о достоинствах одного губернатора колонии, чья добропорядочность подвергалась сомнению. Этот губернатор к тому же оказался племянником одного из крупных акционеров, и страсти если не накалились, то в значительной степени разогрелись.

Мы с Элиасом заняли места в заднем ряду, и он тотчас откинулся на спинку кресла и надвинул шляпу на брови.

– Терпеть не могу тягомотину, – сказал он. – Разбуди меня, если случится что‑нибудь интересное.

– Можешь уйти, если хочешь, – сказал я, – но если остаешься, не спи, а то я заскучаю.

– Или, скорее всего, заснешь. Скажи мне, Уивер, что, по‑твоему, должно случиться?

– Я и сам толком не знаю. Возможно, все, что мы делали, останется без последствий, но я ожидаю своего рода кульминации. Самое главное, судьба мистера Эллершо висит на волоске. Форестер выступит против него, и даже если рука Селии Глейд не будет видна, даже если махинации Кобба окажутся ни при чем, я хочу увидеть собственными глазами, чем все обернется.

– И ради этого ты не даешь мне спать? – спросил он. – И ты называешь это дружбой.

– Заманивать в постель женщину, которая мне нравится, тоже не по‑дружески, – отметил я.

– Слушай, Уивер, мы же договорились больше об этом не вспоминать.

– Только когда мне от тебя что‑нибудь надо. Тогда непременно вспомню.

– Ну и свинство! И как долго это будет продолжаться?

– До конца твоих дней, Элиас.

– Ты сказал, до конца моих дней, а не твоих. У тебя есть секрет долгожительства, которого я не знаю?

– Есть. Не тащить в постель женщин, к которым расположены твои друзья. Можешь как‑нибудь попробовать.

Он хотел что‑то сказать, но я поднял руку.

– Подожди, – сказал я. – Я хочу послушать.

Член совета акционеров, который, видимо, исполнял роль распорядителя, объявил, что мистер Форестер из совета комитетов хочет выступить перед собравшимися с важным сообщением.

Видимо, сей достойный джентльмен назвал бы важным и сообщение о длине гвоздей, которыми сколачивают ящики, – судя по тому, что никто не обратил на его объявление особого внимания. Спящие продолжали спать, гуляки – пировать, болтуны – болтать, а студент продолжал зубрежку.