Земля. Я сказала как бы вскользь:

— А как насчет того, чтобы продать какую-нибудь землю? Хм… Охотничье угодье, например?

Синклер искоса бросил на меня взгляд, полный невольного уважения.

— Я уже думал об этом. Более того, я нашел кучу американцев, которые готовы выкупить угодье, а в том случае, если они не смогут это сделать, брать его в аренду за солидную ежегодную плату. Если быть честным, Джейн, по этой причине я и взял отпуск — чтобы поехать к бабушке и предложить ей эту идею. Но разумеется, она даже слышать об этом не желает… Хотя я просто не понимаю, какой ей толк от этого угодья…

— Но земля уже сдается в аренду…

— Задарма! Та рента, которую платит бабушке этот крошечный синдикат, едва ли хватает на патроны Гибсону.

— Кстати, а как же Гибсон?

— О, к черту Гибсона. Он уже ни на что не годен, его давно пора отправить на пенсию.

Мы снова замолчали. Синклер сидел и курил, а я вжалась в сиденье рядом с ним, лихорадочно пыталась разобраться в своих спутанных мыслях. Я поняла, что меня изумляло не его бездушное отношение, — я уже это подозревала, — и не тот факт, что он вляпался в такую ситуацию, а то, что он был настолько откровенен со мной. Или он совсем оставил идею жениться на мне и потому ему было нечего терять, или его самонадеянность просто не знала границ.

Я начинала злиться. Меня трудно вывести из себя, и это редко кому удается, но если это происходит, я становлюсь совершенно непоследовательной. Помня об этом и не желая допустить такого развития событий, я намеренно подавила все нежные чувства и поставила себе цель оставаться холодной и практичной.

— Я не понимаю, почему это должна решать бабушка, а не ты. В конце концов «Элви» однажды будет принадлежать тебе. Если ты хочешь продать кусок земли, ты вправе сделать это хоть сейчас, как мне кажется.

— Что заставляет тебя думать, что «Элви» будет принадлежать мне?

— А как иначе? Ты ее внук. Кому же еще?

— Ты говоришь так, будто это родовое поместье, будто «Элви» столетиями переходил от отца к сыну. Но все не так. «Элви» принадлежит нашей бабушке, и если она так решит, она может оставить его хоть приюту для кошек.

— Но почему не тебе?

— Потому что, моя дорогая, я сын своего отца.

— И как это понимать?

— Это нужно понимать так, что я никчемный, ни на что не годный человек, паршивая овца. Истинный Бейли, если хочешь. — Я бессмысленно смотрела на него, и вдруг он рассмеялся, но в этом смехе сквозила горечь. — Тебе разве никто не рассказывал, маленькая невинная Джейн, о твоем дяде Эйлвине? Твой отец тебе ничего не говорил?

Я покачала головой.

— А мне вот рассказали, — продолжал Синклер, — когда мне было восемнадцать… В качестве нежеланного подарка на день рождения. Видишь ли, Эйлвин Бейли был не просто нечестным человеком — ему еще и не везло по жизни. Пять лет, которые он провел в Канаде, он провел в тюрьме. За мошенничество и присвоение чужого имущества и бог знает что еще. Тебе никогда не приходило в голову, что вся эта ситуация была немного неестественной? Ни визитов. Ни писем. И ни одной фотографии в целом доме?

Все вдруг стало так очевидно, что я удивилась, почему же сама до этого не додумалась. Я вспомнила о том разговоре с бабушкой, который состоялся всего несколько дней назад, и о ее коротких уклончивых ответах. «Он сам это выбрал… Жить в Канаде, и в конце концов умереть там. Понимаешь, „Элви“ никогда для него много не значил… Он выглядел так, как сейчас выглядит Синклер. Он был очень обаятельным».

Я спросила сдуру:

— Но почему он никогда не приезжал?

— Я полагаю, что он был кем-то вроде эмигранта, живущего на деньги, высылаемые с родины… Вероятно, бабушка считала, что меня лучше оградить от его влияния.