Виолетта заглянула внутрь поверх моего плеча.

— Он купил тебе новую гитару. Готова поспорить, что она классная.

— Ты собираешься открывать коробку? — поинтересовался папа, и я поняла, что слишком долго смотрю на футляр.

Я вытащила футляр из коробки и положила его на стол. Отстегнув защёлки, я подняла крышку и посмотрела на инструмент внутри. Только спустя несколько долгих минут я поняла, на что смотрю.

Слёзы затуманили моё зрение. Я протянула руку и коснулась гитары, играть на которой научил меня дедушка, гитары, которая была моей самой ценной вещью, пока двое мужчин не вломились к нам в дом и не сломали её. Я так и не смогла выкинуть её, поэтому запихнула под кровать, туда, где не могла видеть.

— Как? — прошептала я.

— Лукас попросил меня об этом, и я отдал ему гитару, — сказал папа — Я не знал, можно ли её восстановить, но он сказал, что сможет сделать это.

— Сыграй, — сказала Виолетта, а Финч согласно засвистел.

Я вынула гитару из футляра и села. Через минуту, которую я потратила на настройку, я сыграла несколько аккордов из любимой песни Финча. Гитара звучала точно так же, как и до того дня, когда её сломали.

Я притворилась, что настраиваю струны, чтобы не смотреть, как все наблюдают за мной. Я не понимала, как Лукас мог в той мере ценить меня, что постарался вернуть мне то, что так много значило для меня, и в то же самое время не желать видеть меня или даже просто взять телефон, чтобы позвонить мне. В этом не было никакого смысла, и я запуталась ещё больше.

— Тебе нравится? — спросил Конлан.

— Она идеальна, — честно призналась я и стала играть до тех пор, пока боль в моей груди не угасла.

* * *

Я задрожала и натянула шапку ниже на уши, защищаясь от пронизывающего ледяного ветра, который гулял по кладбищу. Казалось, эта зима длилась вечно и не была готова уступать свои права.

Находившаяся рядом со мной мама внешне стоически переносила мороз. Она присела, чтобы заменить старый букет у подножия белой мраморной плиты на свежий. Она перебирала цветы, тихо разговаривая с сыном, который, по её мнению, был похоронен там.

Поверх её головы я встретилась взглядом с папой и увидела, как тяжело ему было. Последние двадцать лет они с мамой скорбели о своём утраченном сыне, а теперь ему приходилось наблюдать, как она продолжает терзаться. Он посоветовался с врачами, насколько возможно ей рассказывать о событиях, которые она не помнит, и врачи сказали, что маленькие дозы информации не должны навредить. Чтобы избежать ухудшения состояния, нам надо позволить ей самой в нужном темпе восстановить память.

Мы с папой решили, что кто-то из нас всегда будет рядом с мамой на случай, если вдруг она вспомнит нечто травмирующее психику, и при этом окажется одна. Пока это было довольно просто провернуть, потому что с момента возвращения домой три дня назад она впервые вышла из квартиры.

Мама не была глупой. Она прекрасно понимала, что мы что-то утаиваем от неё, но папа попросил её довериться ему, и она, не раздумывая, согласилась на это. Полагаю, на данный момент ей было достаточно нас двоих рядом.

Я опустила взгляд на выгравированное имя на небольшом надгробии. Всю свою жизнь это было единственное место, где я хоть как-то чувствовала связь с братом. Будучи сейчас здесь, зная, что в могиле лежало не тело Калеба, я не знала, что чувствовать, кроме как закипающую ярость на личность, которая разорвала мою семью на части.

Мама встала и ласково провела рукой в перчатке по маленькому ангелочку на вершине надгробия. Она распрямила плечи и улыбнулась мне, но я уловила печаль в её глазах до того, как она смогла по привычке спрятать её.

— У тебя так покраснел нос, что едва не светится, — подшутила она.