– Меня оттуда несколько раз выгоняли.

– Прекрасно, меня тоже. Я буду ждать вас у входа через час. Идет?

– Хорошо, – ответила она без энтузиазма.

Ну что ж, не придет, так не придет. Вроде бы говорит правду; но может оказаться одной из тех бедолаг, которые звонят в полицию, чтобы привлечь к себе внимание, доказать самим себе, что они кому‑то интересны…

Но ведь недаром же у него было предчувствие?

– Хорошо, – повторила она и повесила трубку.

* * *

Оживленная магистраль Шор‑роуд огибала город вдоль северного побережья. Заводы, склады и мебельные магазины, а за ними – спокойный серый залив, Ферт‑оф‑Форт. Обычно на другом берегу был виден Файф, но сегодня над водой висел низкий туман. По ту сторону шоссе – склады, по эту – жилые дома, пятиэтажные предшественники высоток. На углу несколько магазинчиков, где встречались и обменивались слухами местные жители, да пара небольших, по старинке оборудованных пабов, где бармены знали всех посетителей в лицо.

В пабе «Док‑Лиф» старое поколение пьяниц сменилось новым – молодыми безработными, живущими по шесть человек в четырехкомнатных квартирах на Шор‑роуд. Кражи и ограбления, однако, были нечасты. Старое доброе правило: с соседями лучше жить в мире.

Приехав раньше условленного времени, Ребус успел выпить полпинты. Пиво дешевое, но неплохое. Все, кто сидел в пабе, казалось, знали, кто он такой: если не по имени, то по профессии. Голоса упали до шепота, взгляды старательно отводились. Когда в половине четвертого он вышел на улицу, то даже зажмурился от яркого света.

– Вы полицейский?

– Да, Трейси.

Она стояла, прислонившись к стене паба. Он прикрыл глаза ладонью, чтобы разглядеть ее лицо, и с изумлением увидел перед собой женщину от двадцати до двадцати пяти лет. О ее возрасте можно было догадаться сразу, несмотря на одежду и прическу в бунтарском молодежном стиле: коротко стриженные, вытравленные перекисью волосы, в правом ухе две сережки‑гвоздика, «вареная» футболка, линялые джинсы и красные баскетбольные кроссовки. Высокая, не ниже Ребуса. Когда его глаза привыкли к свету, он разглядел у нее на щеках дорожки от слез. Морщинки у уголков глаз выдавали смешливый нрав, но сейчас ее зеленые глаза не смеялись. В какой‑то момент жизнь этой девушки сделала крутой, неверный поворот – но у Ребуса было впечатление, что она еще не потеряла надежду вернуться на прямую дорогу.

В последний раз он видел это лицо смеющимся: перед ним была девушка с отстававшей от стены фотографии в комнате Ронни.

– Трейси – ваше настоящее имя?

– Типа того.

Он пошел рядом с ней. Не оглядевшись по сторонам, она перешла дорогу по пешеходному переходу, подошла к стене одного из зданий, остановилась, глядя на поднимающийся с залива туман, и обхватила себя руками за плечи.

– Это мое второе имя.

Ребус оперся рукой о стену.

– Вы давно знаете Ронни?

– Три месяца. Столько, сколько я живу в Пилмьюире.

– А кто еще жил в этом доме?

Она пожала плечами.

– Одни приходили, другие уходили. Мы прожили там всего три недели. Иногда, когда я спускалась утром вниз, там на полу спало человек пять. Никто их не выгонял. Как одна большая семья.

– Почему вы думаете, что Ронни убили?

Она подняла на него сердитые, но влажные глаза.

– Я же говорила вам по телефону! Он сам  сказал мне! Он куда‑то ходил, принес порошок. Но вид у него был, знаете, какой‑то не такой… Обычно он, когда купит, делался как ребенок перед Рождеством, такой счастливый… А тут… Он был чем‑то напуган и повторял как заведенный, чтобы я пряталась, что за ним придут.