– Трудно поверить в это, – сказала Билли, прерывисто дыша и не глядя на него.

– Я знаю, – согласился Дэвид. – Ты находишь себя некрасивой? – уже более серьезным тоном спросил он. – Тебе неприятно говорить о Шарон? Не стоит, Билли. Я не святой, я нуждаюсь в обществе женщин, как любой мужчина. Но, кроме секса, между мной и Шарон и многими другими женщинами ничего не было. Я получал удовольствие и старался дать его другим, а то, что происходит между мной и тобой, – это совершенно другое.

– Ясмин старалась убедить меня в том, что она мало что значила для тебя, – стараясь не показать, что слова Дэвида задели ее, сказала Билли.

Дэвид нахмурился.

– Это неправда. В каждой женщине есть нечто неповторимое. И я был бы неблагодарной дрянью, если бы не ценил то, что они мне давали. – Дэвид взял ее за руку. – Просто одни чувства мы ценим больше, а другие меньше. Физические отношения приносят удовольствие, но они уходят, а духовная близость, – его голубые глаза были полны нежности, – остается с нами навсегда, Билли.

Она почувствовала, как силы оставляют ее. Господи, почему она позволяет ему так обращаться с ней? Ей всегда удавалось идти по жизни легко, останавливаясь, чтобы получить удовольствие от человеческих отношений, от интересных встреч и событий, и вновь двигаться дальше. Ничто не задевало слишком сильно ее чувства. Теперь же она ощутила настоящую панику, поняв, что если она позволит себе задержаться в этом пространстве, то может не найти в себе силы идти дальше.

– Нет. – Она поспешно вырвала у него свою руку. – Я вообще не понимаю, зачем ты говоришь мне все это?! – Сделав над собой усилие, она улыбнулась. – Ты говоришь, что в каждом человеке есть что то хорошее, а как насчет Ладрама, о котором вы говорили?

В первый раз с того момента, как она встретилась с Дэвидом, она увидела, как ожесточились его черты, а глаза стали холодными и злыми.

– Я попробую объяснить, – резко сказал он. – В каждом саду есть сорняки, которые пытаются уничтожить все полезное и красивое, что есть вокруг. – Его улыбка была холодна, как лезвие ножа. – Единственное, что можно сделать, чтобы предотвратить их разрушительное действие, – это вырвать и уничтожить их до того, как они разрастутся.

Билли не узнавала Дэвида, она уже жалела о том, что упомянула имя Ладрама. Она попыталась переменить тему разговора.

– Цветочные ассоциации, – сказала она. – Ты часто говоришь о цветах. Я видела твой портрет в кабинете, где ты изображен в виде садовника. Это нарисовано здесь, в Зеландане?

Он кивнул, и лицо его посветлело.

– Ланс Рубинов рисовал картину во дворцовом саду Марасефа. Здесь тоже есть прекрасный сад, но тот, в Марасефе, я люблю больше. Там я чувствую солнечный свет на лице и ветер в волосах. Здесь, в центре пустыни, ветер, такой сильный и горячий, губителен для растений, поэтому Карим специально построил оранжерею. Я обязательно покажу ее тебе, но не сейчас, Билли. Я хочу дождаться момента, который будет особенно важен для нас обоих. Наши отношения еще только зарождаются, как зеленые ростки, пробивающиеся сквозь землю к солнцу.

Дэвид остановился перед резной дверью, очень похожей на ту, что вела в библиотеку, и шутливо произнес:

– Он взял ее за белую руку и увлек приятной беседой. – Он улыбнулся ей. – Может быть, я даже позволю тебе вкусить изысканных яств в перерывах между этими разговорами.

Покои Дэвида оказались роскошнее, чем ее, но было сразу заметно, что обитает здесь мужчина. Белый мозаичный пол был покрыт светло бежевыми абиссинскими коврами, а шелковое покрывало на тахте горело пурпурным цветом осенних листьев.