– Я должна подумать, - сказала она, ломая руки.

Усы Квиллера ощетинились, как бывало в моменты подозрения или открытия. Это был нарыв, ждущий вскрытия, - деликатная ситуация. Эти островитяне требовали особого обхождения. Он понимал, что женщине нужна поддержка.

– Ещё кофе? - спросила Харриет.

– Нет, спасибо.

У него в голове уже били барабаны. Чёрт, какой дикорастущий лист, корень, цветок или траву кладут в свой кофе островитяне?

– По-моему, вам надо отдохнуть и вернуться к этой проблеме днём. На свежую голову вы примете верное решение, - заметил он.

– Да, - согласилась она со вздохом облегчения. - Мне только надо немножко прибраться, а потом я пойду наверх.

– Что надо сделать?

– Обычно я подметаю пол, расставляю стулья и навожу порядок на кухне.

– Я вам помогу, - сказал он. - Где швабра? - Захваченный остротой ситуации, Квиллер забыл о своей версии торфяного болота.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Квиллер встретил вторник с чувством, что это будет решающий день. Так оно и вышло, хоть и не совсем как он ожидал. По тому, как он себе рисовал перспективы дня, Харриет, наверное, согласится всё рассказать, на почте его будет ждать открытка, а Коко отыщет ключ к разгадке. Для начата был весьма недурен и завтрак: французские гренки с яблочным маслом и ломтиками бекона, а потом яйцо-пашот с жарким из мелко нарезанной солонины. Потом у сиамцев возникло настроение сыграть в домино - и у игрока Коко, и у преданной зрительницы Юм-Юм.

Коко начал как обычно, сбрасывая лишь четыре-пять костяшек каждым взмахом хвоста и ограничивая тем самым игру короткими словами: лак, дай, лайка, гад, клей, бил, век, лаз, залежи, клика.

Окрас у них был в общем негативный, и это заставило Квиллера призадуматься. Он сказал:

– Приободрись, старина! Шире мах!

После этого появились слова более подходящие случаю: гадка лежка,  как «Четыре очка», гладка глава,  как Эксбридж, лжива лавка,  как антиквариат Нуазетты. Некоторые пары объединялись в тандем: клейкий злак, жалка балда.  Если Коко знал, что делал, то последнее означало: устал, с него хватит.

Квиллер выдал сиамцам угощение, перед тем как отправиться на ланч с наследницей Эплхардтов. Доехав до Сосен в наемном экипаже, он обнаружил, что она ждёт его на крыльце главного здания. Когда усаживал её в экипаж, понял - она дрожит, как дрожала в воскресенье, бросив матери вызов. Он предположил, что они перекинулись словцом-другим. Миссис Эплхардт была чрезмерно гостеприимна, пока дочь не проявила признаков неповиновения. Теперь, без сомнения, считалось, что он дурно на неё влияет: берегись журналистов!

Когда отъехали от Сосен, он сказал Элизабет:

– Этот цвет вам очень к лицу.

– Спасибо, - улыбнулась она. - Мне нравятся все оттенки фиолетового, но мама считает их не слишком респектабельными - что бы это ни значило.

– Я замечал, что женщин возвышенных и обладающих индивидуальностью тянет к фиолетовому, - ответил он, думая об Эвфонии Гейдж, которая была одной из самых оригинальных и независимых жительниц Пикакса.

Элизабет надела бледно-фиолетовое платье, подпоясанное плетеным шнурком. Её русалочьи волосы были заправлены под шляпу из тропической соломки, которая выглядела так, будто её заливал дождь и топтала лошадь.

– Это шляпа моего отца, - горделиво поведала она. - Он называл её своей гогеновской шляпой.

– У вас своеобразный вкус на одежду, - сказал он. - Эти длинные платья, которые вы носите… - У него истощился запас слов. Что он мог о них сказать?

– Вам они нравятся? Они из Индии, Африки и с Явы. Домотканый хлопок и цветной батик. Люблю экзотические ткани. Мама говорит, я выгляжу уродкой, но это единственное, чем я могу себя выразить.