– Иэн! О, Иэн! – закричала Элинор и сцепила руки вокруг его шеи.

Он грубо оттолкнул ее, едва не плача, и она упала с кровати на пол.

– О Боже! Я назвал тебя жадной в шутку, но видеть, как ты беснуешься из за какого то ожерелья!.. Это просто невыносимо!

– Боже! Да кого волнует это ожерелье? – вдруг рассмеялась Элинор, поднимаясь на ноги и вытирая слезы. – Можешь раздать шлюхам все, что у меня есть. Ты, правда, не любишь никого, кроме меня? Правда, Иэн? Ты любишь меня? Скажи! Ты никогда не говорил мне этого – ни разу. Любишь?

– Люблю ли я тебя? Сумасшедшая дура! Я любил тебя всю свою жизнь, с тех пор, как мои глаза впервые увидели тебя на дороге, когда ты, стоя на коленях, приветствовала королеву Элинор. Но как это связано с тем проклятым ожерельем или с той, кому я его отдал?

– Почему ты никогда не говорил, что любишь меня?

– Почему я никогда не говорил жене своего лучшего друга, что я люблю ее? – недоверчиво переспросил Иэн.

– Не тогда, дурачок. Когда ты предложил мне стать твоей женой. Почему ты говорил так, словно…

– А как я мог с тобой говорить? После смерти Саймона тогда не прошло еще и четырех месяцев. Я знал, что было между вами. Разве это было притворством? Разве ты была готова к речам о любви?

Элинор попыталась вспомнить.

– Это не было притворством. О нет! Но именно потому, что было так хорошо, так по настоящему, я чувствовала себя особенно осиротевшей, особенно готовой… Я не знаю. Может, ты и прав. Может быть, тогда говорить о любви было еще слишком рано. Но потом…

– Я пытался, и не один раз. Ты не хотела слушать меня. Ты отворачивалась, или превращалась в лед, или начинала говорить о посторонних вещах. А ты сама? Винишь меня, а сама ты сказала мне хоть одно слово любви?

– Я чувствовала то же самое – что ты не хочешь слышать от меня любовных признаний.

– Почему? – спросил Иэн, действительно удивленный. – Что я такого делал или говорил, что могло навести тебя на такую мысль?

– Во первых, ты не возвращался ко мне несколько недель перед свадьбой, – с обидой в голосе произнесла Элинор.

Это полностью сняло еще существовавшее между ними напряжение. Иэн зашелся от смеха.

– И ты, такая умница, не понимаешь причины этого? Разве не ясно, что в то время я уже вполне созрел для изнасилования?

– Я прекрасно это понимала, но… но это же не любовь, Иэн.

– Ты совершенно права – и именно поэтому я спал все эти недели на холодной земле, заживо поедаемый паразитами и уставший до смерти. Но я все еще не понимаю, почему, если ты так рассердилась из за ожерелья, ты ничего не говорила об этом. Я взял его в спешке, потому что не было времени купить что нибудь, и к тому же я знал, что у нас в доме тогда не было достаточно серебра и золота, чтобы удовлетворить аппетиты леди Мэри. Если бы ты напомнила мне раньше, я отдал бы тебе его стоимость, или выкупил бы его, или купил бы новое.

– Ты же знаешь, что это меня не волнует. Оно не было даже подарком Саймона. Мне оно не нужно. Если ты купил за него сведения, которые уберегли тебя хотя бы от одного лишнего синяка, его стоимость уже тысячу тысяч раз возместилась, любимый.

– Тогда почему? – выпалил Иэн, не желавший спрашивать, но вынужденный. – Почему я стал таким чужим тебе? Почему ты застывала, когда я прикасался к тебе, словно я насильник? Почему ты рыдала потом, словно я обесчестил тебя?

Вместо того, чтобы ответить гневом, высокомерием или холодным взглядом, Элинор залилась румянцем и повесила голову.