– И зачем я это делаю? – спросила она то ли в пустоту, то ли обращаясь к Гидеону.

– Не знаю, – глухо ответил Гидеон. Потом спросил: – Что он такое? Этот Принц. Далтон. Некромант?

– Аниматор. – Раздался еще крик. – Не знаю, в чем разница.

Зато Гидеон знал. В конце концов, он изучил теорию магии, раз уж не было никакой возможности специализироваться в какой-нибудь нелюдемантии (шуточный термин, автор – Нико). Гидеон не обладал скоростью Нико, его юмором; он вообще не мог с ним сравниться ни в чем и превзошел его разве что в этой единственной области.

– Некромант – натуралист для мертвых вещей, аниматор – скорее, производитель живых.

Он чувствовал, что Париса смотрит на него, но не стал оглядываться.

– В каком смысле?

– Натуралисты черпают у природы, аниматоры сами все создают. – С тем же успехом можно было пытаться различить зомби и призрака или давать определение порнографии. Когда видишь, то знаешь: это оно. А как в терминах описывать, так запутаешься.

Вдалеке прогремел взрыв. Раздался еще крик. Где-то явно разыгралась битва, и Гидеон лишь сейчас понял, что они – ее свидетели, не участники. По крайней мере, пока Париса не примет решение.

Похоже, она прочитала его мысли и, притенив глаза ладонью, сказала:

– Когда ты выпустил Принца из клетки, ты его изменил.

– Кем он стал? И кем был?

– Был хранилищем, стал бомбой.

– Звучит устрашающе.

Она кивнула, но с места не сдвинулась.

– Думаю, и Роудс считает так же.

Видимо, дурнота еще не совсем прошла, и при упоминании Либби у Гидеона закружилась голова. Он не мог ненавидеть Либби, ведь Нико не питал к ней дурных чувств. Просто ощущалась какая-то горчинка.

– Ты с ней согласна, – заметил Гидеон, видя, что Париса не торопится спасать ни Далтона, ни Общество. Оба они просто наблюдали падение Рима. Гидеон подумал, не стоит ли намутить попкорна. Нико любил попкорн, а еще элоте[30], но проку от этого знания сейчас не было.

– Мир, – по-деловому заметила Париса, – полон опасных людей. Я изо всех сил пытаюсь лишить Далтона его права разрушителя, а ведь кругом до одури того, что недостойно существовать.

– И все же, – напомнил Гидеон, – наверное, не стоило позволять ему становиться чьим-то оружием.

Париса поморщилась. Видимо, думала. Точнее, планировала.

– Можно попытаться снова запереть его в замке, – предложила она. Гидеон понял, что пришло время мозгового штурма, а это было очень, очень забавно. Тем временем над головами у них собирались все более натуральные тучи, и сквозь густые кроны время от времени виднелись сполохи молний. Загудел далекий гром.

– Хочешь вернуть на место содержимое ящика Пандоры? – с сомнением уточнил Гидеон.

– Тщетно – не значит, что не стоит попробовать. Жизнь тоже бесплодна. Ее единственный итог это по определению неудача: она неизменно заканчивается. – Париса взглянула на Гидеона. – И что, она теряет от этого ценность?

– Мрачновато, – ответил он.

– А что касается архивов… – скрепя сердце, продолжила Париса. – Не уверена, что Общество их заслуживает.

– Обоснованный вывод, – согласился Гидеон, по-прежнему не в силах забыть увиденного в Обществе. Наверное, потому что сам не удостоился привилегий Нико. Величие, слава – Гидеону подобного никогда не светило. Ему открылся только микроменеджмент неоплачиваемой интернатуры у кучки безликих типов в капюшонах.

– Но кто бы ни напал на нас, он наверняка еще хуже, – вздохнула Париса.