-  Спите, - велела она и кивнула мне в сторону своей опочивальни. - Пойдем, еще полечишь меня.

    Мы вошли в светелку, в которой я уже был днем. Навстречу уже шла босоногая статная девушка в одной льняной рубашке и накинутым на голову льняном же платке. Она низко поклонилась и уступила дорогу.

    -  Анюта, - попросила царевна, - помоги мне раздеться.

    Девушка, стараясь не смотреть в мою сторону - меньше знаешь, крепче спишь - начала помогать Ксении разоблачаться. При таком туалете я присутствовал впервые и с волнением ждал, до какой степени царственной наготы мне будет разрешено присутствовать.

    Анюта между тем, не спеша, снимала одну за другой драгоценные одежды, все эти летники, поневы, кофты, я до сего дня путаюсь в точности названий всех видов женского платья, и полная, статная Ксения превращалась в стройную, юную девушку. Чем дальше заходил процесс раздевания, тем больший интерес он вызывал и сильнее приковывал внимание. И вот наступил самый ответственный момент. Я соляным столбом стоял в дверях, ожидая последнего, заключительного действия горничной. И вдруг услышал обычное, обидное для любого мужчины:

    -  А теперь отвернись!

    -  Да ладно, - примирительно сказал я, - мне как лекарю смотреть можно, что уж тут такого…

    Однако Анюта так и не сняла последнюю завесу, застыла, ожидая приказа госпожи, и мне пришлось издохнуть, тайно обидеться и отвернуться. Опять в тишине шелестела одежда, оставляя только место разыгравшемуся воображению. Наконец, Ксения подала голос:

    -  Теперь можно, я легла.

    О, прекрасные дамы, если бы вы только знали, сколько можете принести чистой, эстетической радости, позволив только созерцать то, чем вас наградила природа, то…

    -  Голова, говоришь, болит? - задумчиво сказали, приближаясь к широкой дубовой лавке, на которой во взбитых, как морская пена, перинах утопала царевна.

    -  Болит. Страшно мне, что с нами будет, - безжизненным голосом сказала девушка, сразу же вернув меня на грешную землю.

    -  Закрой глаза, - попросил я, - и постарайся заснуть. Все как-нибудь образуется.

    Несколько раз проведя ладонями над ее головой, я почувствовал, что сам бесконечно устал, хочу спать, и если сегодня по-человечески не отдохну, то завтра на заседании Боярской думы делать мне будет просто нечего.

    -  Ксения, - позвал я.

    Она не ответила, уже заснула. Я огляделся. На соседней с царицей лавке сидела полусонная Анюта, широко зевала и ждала, когда я, наконец, уберусь восвояси и дам ей лечь спать.

    -  Ложись, спи, - сказал я и так, как бы это само собой разумелось, пошел в соседнюю со светелкой комнату, повалушу - неотапливаемую летнюю спальню, в которой, на мое счастье, никто не ночевал, лег на крайнюю лавку и, как был одетый, в сапогах, сняв только кольчугу и шлем, заснул тяжелым, тревожным сном.

    -  Алексей, проснись, - позвали меня тонким детским голосом.

    Я приоткрыл глаза. В повалуше было светло. Прямо передо мной, на одном уровне с головой, маячило лицо карлицы Матрены. Я окончательно проснулся и сразу же сел. Матрена молча смотрела на меня своими широко поставленными, неправильной формы глазами. Конъюнктивит у нее почти прошел, белки глаз приобрели свой естественный цвет.

    -  Доброе утро, Матрена, - поздоровался я, - уже пора вставать?

    Однако тут же сориентировался, что свет не дневной, комнату освещают две свечи.