Изменить размер шрифта - +
И в Спыхов поедешь, на немцев с Юрандом

двинешься, может статься, так ему угодишь, что совсем привлечешь его сердце.
     - Я и сам, милостивейшая княгиня, думал это сделать, но, коли вы мне позволяете, так мне легче будет.
     Разговор этот очень ободрил Збышка. Однако на первом же привале старому Мацьку стало так худо, что пришлось задержаться и ждать, пока он

хоть немного оправится, чтобы продолжать путь. Добрая княгиня Данута оставила старику все лекарства и снадобья, какие только были при ней, но

сама должна была ехать дальше, так что обоим рыцарям из Богданца пришлось расстаться в мазовецким двором. Повалился Збышко в ноги сперва

княгине, а потом Данусе, еще раз поклялся своей госпоже, что будет верно служить ей, пообещал приехать вскоре в Цеханов или в Варшаву, обнял

наконец ее сильными своими руками и, подняв вверх стал с волнением повторять:
     - Не забудь же ты меня, цветочек мой аленький, не забудь, рыбка моя золотая!
     А Дануся, обняв его так, как младшая сестра обнимает дорогого брата, прижалась вздернутым носиком к его щеке и, горько плача, твердила:
     - Не хочу в Цеханов без Збышка, не хочу в Цеханов.
     Юранд все это видел, но не разгневался. Напротив, сам сердечно простился с юношей, а когда уже сидел на коне, обернулся еще раз к нему и

сказал:
     - Счастливо оставаться, а на меня не гневайся!
     - Как же мне на вас гневаться, коли вы отец Дануськи! - горячо ответил Збышко.
     Он склонился к стремени Юранда, а тот крепко пожал ему руку и сказал:
     - Дай бог тебе счастья во всем!.. Понимаешь?
     И уехал прочь. Збышко, однако, понял, какой сердечностью были проникнуты его последние слова, и, вернувшись к телеге, на которой лежал

Мацько, обратился к старику со следующими словами:
     - Знаете, что я вам скажу: он бы и сам не прочь, да что-то ему мешает. Вы человек сметливый, были в Спыхове - ну-ка, раскиньте умом, что

тут за причина.
     Но Мацько разнемогся совсем. Жар, который открылся у него утром, к вечеру так увеличился, что старик стал забываться, вместо того чтобы

ответить Збышку, он уставился на него и удивленно спросил:
     - А где это звонят?
     Збышко испугался, ему пришло на ум, что раз больному слышится колокольный звон, видно, у него уже смерть в головах. Подумал он и про то,

что старик может умереть без ксендза, без покаяния, и, значит, попасть коли не в самый ад, то на многие века в чистилище. Он заторопился поэтому

дальше, чтобы поскорее добраться до какого-нибудь прихода, где Мацько мог бы в последний раз причаститься.
     Решено было ехать всю ночь. Збышко сел на телегу с сеном, на которой лежал больной, и бодрствовал до рассвета. Время от времени он давал

старику вина, которым снабдил их на дорогу купец Амылей, и Мацько, которого мучила жажда, пил с жадностью, видно, чувствовал от этого

облегчение. После второй кварты он даже пришел в себя, а после третьей уснул таким крепким сном, что Збышко время от времени склонялся над ним,

чтобы убедиться, что старик не умер.
     При одной мысли об этом им овладевала безысходная тоска. До той самой минуты, пока его не бросили в Кракове в темницу, он не представлял

себе, как крепко любит своего дядю, который заменил ему отца с матерью. Только сейчас он это понял и почувствовал вместе с тем, каким круглым

сиротой останется он на свете после смерти старика - без родных, кроме разве аббата, который держал в залоге Богданец, без друзей и без помощи.
Быстрый переход