— В этом я виновата. Это я невольно внушила тебе такую мысль. Но в этом ты тоже ошибаешься. Мне кажется, что Клеменси и бровью не поведет, если Роджер потеряет все свои деньги. Думаю, что она даже была бы рада. У нее есть своя необычная страсть… стремление не иметь ничего. Пойдем!

Когда мы с Софией вошли в гостиную, голоса смолкли и все уставились на нас.

Вся семья была в сборе. В большом кресле, обитом красной парчой, которое стояло между окнами, расположился Филип, на красивом лице которого застыло холодное, суровое выражение. Он был похож на судью, собирающегося огласить приговор. Роджер восседал верхом на большом пуфе у камина. Он взъерошивал пальцами волосы, и теперь они стояли ежиком. Левая штанина его брюк была закручена вверх, а галстук съехал на сторону. Он раскраснелся и, казалось, был настроен продолжать спор. Сзади него пристроилась Клеменси, тоненькая фигурка которой выглядела слишком хрупкой в громоздком мягком кресле. Отвернувшись от присутствующих, она равнодушно разглядывала рисунок на обоях. Эдит, вытянувшись в струнку, восседала в дедушкином кресле. Она с непостижимой скоростью что-то вязала, и губы ее были плотно сжаты. Единственную ласкающую взор картину в этой комнате представляли Магда с Юстасом, сидевшие рядом на диване. Они выглядели как на портрете кисти Гейнсборо: темноволосый красивый мальчик с капризным лицом и рядом с ним, вытянув одну руку вдоль спинки дивана, Магда, хозяйка «Трех башен» в одеянии из тафты, — сидевшая, выставив вперед маленькую ножку в парчовой туфельке.

Филип нахмурился.

— София, — сказал он, — извини, но мы здесь обсуждаем семейные дела конфиденциального характера.

Стало слышно, как позвякивают спицы в руках мисс де Хэвиленд. Я был готов принести извинения и удалиться. Но София опередила меня. Четко и решительно она произнесла:

— Мы с Чарльзом намерены пожениться. Я хочу, чтобы Чарльз присутствовал при обсуждении.

— А почему бы ему и не присутствовать? — воскликнул Роджер, вскакивая со своего пуфа. — Я уже говорил тебе, Филип, и повторяю еще раз, что в этом деле нет ничего конфиденциального. Весь мир узнает об этом если не завтра, то послезавтра. В любом случае, дорогой мой, — обратился он ко мне, дружески положив руку на мое плечо, — вам-то об этом уже все известно. Ведь вы были там сегодня утром.

— О, умоляю, расскажите, — воскликнула Магда, наклонившись вперед, — как там все выглядит, в Скотланд-Ярде?! Это так любопытно! Какая там мебель в кабинете? Стол… или письменный стол? Стулья? А какие портьеры? Цветов там, я думаю, нет? А диктофоны?

— Не отвлекай всех пустяками, мама, — сказала София. — Ты все равно заставила Вейвасора Джонса выбросить из пьесы сцену в Скотланд-Ярде. Ты сказала, что она снимает напряжение.

— Просто эта сцена делает пьесу похожей на детектив, — сказала Магда, — тогда как «Эдит Томпсон» — ярко выраженная психологическая драма… или, может быть, психологически-приключенческая пьеса… как, по-твоему, лучше звучит?

— Вы были там сегодня утром? — резко спросил меня Филип. — Зачем? Ах, да, конечно, ваш отец…

Он нахмурился. Я еще острее почувствовал, что мое присутствие нежелательно, но София крепко держала меня за локоть.

Клеменси подвинула стул в мою сторону и сказала:

— Садитесь, пожалуйста.

Я с благодарностью взглянул на нее и сел.

— Можете говорить, что угодно, — произнесла мисс де Хэвиленд, очевидно, продолжая разговор с того места, на котором его прервали, — но я считаю, что мы обязаны уважать пожелания Аристида.