Клеменси подошла к окну и стала смотреть в сад. Я подошел к ней и встал рядом. Она повернулась ко мне вполоборота и сказала:

— Какое счастье, что все кончилось… — И добавила с явной неприязнью: — Боже, до чего же нелепа эта комната!

— Вам она не нравится?

— Я в ней задыхаюсь. Здесь всегда стоит запах увядших цветов и пыли.

Мне подумалось, что она несправедлива в оценке этой комнаты. Но я понял, что она имела в виду. Ее раздражал интерьер. Это была комната женщины, несколько экзотическая, уютная, защищенная от резких колебаний погоды за ее стенами. В такой комнате мужчине очень скоро стало бы не по себе. Здесь было невозможно расслабиться, почитать газету, выкурить трубку, положив куда-нибудь повыше ноги, чтобы дать им отдохнуть. И несмотря на это, я отдавал предпочтение этой комнате перед комнатой наверху, абстрактно отражающей индивидуальность самой Клеменси. Короче говоря, я отдавал предпочтение будуару перед операционной.

Она сказала, оглядываясь вокруг:

— Это всего лишь сцена. Декорации, на фоне которых Магда может разыгрывать свои роли. — Она посмотрела мне в лицо. — Не знаю, догадались ли вы, что здесь только что происходило? Акт второй: большой семейный совет. Все организовала Магда. И все это ровным счетом ничего не значит. Не о чем было говорить и нечего обсуждать. Все уже решено… окончательно и бесповоротно.

В ее голосе не было грусти. В нем скорее чувствовалось удовлетворение. Она поймала мой устремленный на нее взгляд.

— Разве это не понятно? — нетерпеливо спросила она. — Мы свободны… наконец-то свободны! Разве вы не поняли, что Роджер долгие годы чувствовал себя несчастным… глубоко несчастным человеком? У него никогда не было способностей к коммерции. Ему нравилось совсем другое — лошади и коровы да долгие прогулки за городом. Но он боготворил своего отца… как и все они. Самое скверное в этом доме то, что здесь переплелось слишком много семейных связей. Я вовсе не хочу сказать, что старик был тираном, оказывал на них давление или терроризировал их. Совсем наоборот. Он давал им деньги и свободу. Он был преданным отцом. И каждый из них сохранял преданность по отношению к нему.

— Разве в этом есть что-нибудь плохое?

— Думаю, что есть. Я считаю, что, когда дети вырастают, от них следует отделиться, стушеваться, незаметно исчезнуть из их жизни, заставить их забыть о себе.

— Заставить? Не слишком ли круто? Принуждение, с какой стороны к нему ни подходи, все равно является злом.

— Если бы только он не стал такой сильной личностью…

— Едва ли личностью можно стать, — сказал я. — Он был личностью.

— Для Роджера он был слишком сильной личностью. Роджер его боготворил. Он стремился сделать все, что от него хотел отец, стремился стать таким сыном, каким его хотел видеть отец. Но не мог. Отец передал ему управление Объединенной компанией, которая была особой гордостью и любимым детищем старика, и Роджер пытался изо всех сил идти по стопам отца. Но у него не было к этому способностей. В коммерческих делах Роджер, скажу вам прямо, полный глупец. И это приводило его в отчаяние. Он был несчастным в течение многих лет, боролся, видел, как на его глазах все дела предприятия катятся под откос; у него возникали иногда неожиданные «идеи» и «планы», которые неизменно терпели фиаско и только ухудшали положение. Страшно год за годом убеждаться в том, что ты неудачник. Вы и представить себе не можете, как он был несчастен. А я это знаю.

Она повернулась и посмотрела мне прямо в лицо.

— А вы подумали… вы даже подкинули такую мысль полиции… что Роджер мог убить своего отца… ради денег! Разве вы не понимаете, насколько… смехотворна такая мысль!

— Теперь я это понимаю, — смиренно согласился я.