Обиженно кривится:

— Ладно.

Убедившись, что он вошел в дом, уезжаю.

Через несколько минут Рэймонд тихо замечает:

— Он выглядит одиноким.

— Он дебил. — Ни капли жалости с моей стороны.

— Он выглядит одиноким дебилом.

— Следи за языком, — рявкаю через плечо.

— Ты же сам так сказал!

— Вот когда тебе исполнится тридцать, тогда и сможешь произносить это слово хоть миллион раз. А до тех пор — только культурная речь.

— Это лицемерие, Джейк, — спорит со мной Рэймонд.

— Что ты хочешь этим сказать?

Рори необычайно молчалив. Интересно, что он думает обо всем увиденном. У его семьи нет таких денег, как у швыряющих их на ветер Брэдли, но и они далеко не бедняки. Внезапно копирую судью, даже не отдавая себе в том отчета:

— А знаете, парни, почему он дебил?

— Потому что пьянствует и принимает наркотики? — предполагает Рэймонд. — Только неудачники принимают наркотики.

Есть что-то чудесное, согревающее сердце в ответе Рэймонда. Либо черное, либо белое — другого не дано. Святая невинность.

— Верно. Но причина не только в этом. — Сворачиваю на улицу к дому Челси и развиваю мысль: — Милтон пообещал, что будет сидеть дома. А потом обещание нарушил. Если отбросить в сторону всё — деньги, шмотки, крутые тачки, красивые дома, — у мужчины остается только одно — его слово. Настоящий мужчина — тот, кто подразумевает, говорит и делает одно и то же. Если мужчина не держит свое слово, он — не мужчина.

Мгновение пацаны переваривают услышанное. Затем Рори спрашивает:

— Тебе это твой папа объяснил? Он научил тебя, что значит… быть мужчиной?

Голос звучит обеспокоенно. Задаюсь вопросом — не переживает ли малец из-за того, что он сам и его братья с сестрами растут без отца? Без образца для подражания. Так что с чистой совестью говорю ему истинную правду.

— Нет, мой отец был таким человеком, что я не хотел бы на него походить. — И добавляю: — Но был другой мужчина, друг, самый лучший на свете, который не мирился с моими выходками и не давал спуску. Он научил меня всему, что необходимо знать.

Той же ночью, через несколько часов после того, как дети легли спать, мы с Челси извиваемся под простынями. Неторопливо и сладко. Ее тонкие, идеальные руки закинуты за голову и сияют нежной безупречностью. Целую шею, поклоняясь ее коже. Мои бедра скользят между ее. Вхожу неторопливыми, ровными толчками. Мышцы спины напряжены от нарастающего удовольствия.

Челси посасывает мочку моего уха, нашептывая, как ей хорошо, и мои движения ускоряются сами по себе. Тело берет верх рад разумом, воцаряется бездумная плотская идиллия. Не хочу, чтобы она прекращалась.

Но какая же потрясающая развязка!

Челси хватает меня за задницу, подталкивая глубже и приподнимая бедра навстречу. Мы вместе переступаем грань: Челси замирает подо мной, а я напрягаюсь, пульсируя внутри нее. Оба тяжело дышим.

Позже, лежа на боку, крепко обнимаю Челси. Она счастливо смеется и целует мои руки, а затем кладет их себе под щеку, словно персональную подушку. Засыпая, глубоко вдыхаю ее запах, уткнувшись носом в затылок.

Тишину нарушает тихий испуганный голосок.