Соф могла бы мной гордиться.

— А лгать-то зачем было? — спросил Томас. Я отобрала руку. — Прости. Если бы ты мне сказала… Нет, я бы все равно дико ревновал. А так получилось, будто ты надо мной посмеялась.

— Я привыкла держать это в секрете, — произнесла я. — Помнишь, как ты сказал — первый поцелуй, который что-то значит? Мне твои слова очень понравились. Ты мой первый лучший друг, но я уже не уверена, что это имеет значение: первый, второй, какая разница?

Томас ничего не сказал. Он сидел молча — совершенно не как Томас. Просто застыл на месте. Неужели я опять остановила время? Он вообще меня слышит? Но тут он моргнул.

— Ты домой вернешься? — спросила я срывающимся голосом. — Папа, Нед, Умляут — все тебя ждут. Я знаю, через неделю тебе все равно уезжать, но…

— Ты просишь меня вернуться на правах друга или — кем мы там были?

— Я не знаю. — Я, честно, не знала. — А ты не можешь просто вернуться и положиться на судьбу?

— Беда в том, — промолвил Томас, — что ты мне по-прежнему нравишься, а ты после вечеринки на все махнула рукой. Мы бы даже не поговорили, не подойди я сейчас. Но ты мне так нравишься, что я, пожалуй, позволю тебе не проявлять.

— Чего не проявлять?

— Ответного великодушия. Ты написала мне имей, и я прилетел из Канады. Ты просишь меня вернуться домой, но не подходишь первой. Когда я умолчал насчет Манчестера, я сам тебя отыскал. А когда ты разбила мне сердце, искать тебя пришлось все равно мне.

Грей часто читал мне сказку «Винá и имбирный пряник». У принцессы украли золотое сердце, подменив его яблоком. Яблоко гниет, в нем заводится червяк, и принцесса, значит, помирает. Это я. Внутри у меня труха. На месте души что-то сморщенное и мертвое.

— Я сделаю для тебя широкий жест, — заявила я.

— Хм.

— Сделаю! Я пока не знаю, что это будет. Сначала вернись.

Томас запыхтел и усмехнулся:

— Это мне снова все вещи собирать?

Я снова передвинулась, чтобы оказаться рядом с Томасом, и мы прислонились спинами к изгороди. Мы друзья. Мы друг другу обещали.

— Мне казалось, она больше, — сказал Томас, показав на ярмарку.

— Мы же выросли, и ярмарка пропорционально уменьшилась. Если твоя масса увеличилась в три раза и ты составлял тогда полпроцента от ярмарки, по отношению к тебе сегодняшнему она действительно меньше.

— Ух ты, я почти понял. — Томас встал, отряхивая джинсы от сухой травы. — Ну что… Я зайду перед отъездом в Манчестер? Попрощаться?

Солнце уже клонилось к горизонту, и сейчас Томас казался сотканным из солнечного света.

— Ладно, — отозвалась я, и он ушел — не в закат, а в белый день. А я осталась сидеть, чувствуя, что упустила что-то важное, и на этот раз даже не из-за воронки во времени.

*  *  *

Когда я пришла домой, папа был в саду. Он лежал на спине среди больших, как звезды, одуванчиков и глядел в вечернее небо. Он рассеянно держал бокал красного вина, бутылка стояла в траве рядом, и мне показалось, что папа плакал. От этого мне захотелось убежать на край света, но я присела рядом. Я говорила «да». Я бежала навстречу.

Он улыбнулся и потрепал меня по руке.

— Grüß dich[?], — сказал он.