— Дезинфекция, — морщась, усмехнулся он. — Лучше бы, конечно, спирту. И на рану и внутрь…

Эту ночь мы почти не спали. То прекращался, то снова начинал идти дождь. Костер без конца гас. Мы лежали на куче лапника, тесно прижавшись друг к другу. Сверху накрылись моим бушлатом. Сотников ворочался и кряхтел от боли, вставал, подкладывал ветки в костер. Я тоже садился ближе к огню. Мы шли бы и ночью, но в полной темноте был слишком велик риск сломать шею или ноги.

— Скорее бы рассвет, — лязгнул зубами Олег. — Дождь чертов!

— Зато собаки след не возьмут.

— Какие тут на хрен собаки! В селах есть охотники, они по следу лучше легавой идут.

— И в дождь?

— Наверное.

Олег немного подумал и, чтобы успокоить меня, добавил, что хороших следопытов мало. Еще меньше, чем собак-ищеек.

Едва рассвело, мы снова зашагали дальше. Часа через два увидели внизу под горой кошару. Олег долго наблюдал, примеривался, наконец решился.

— Сиди здесь. Надо идти за жратвой. Может, одежонку раздобуду.

— Вместе пойдем.

— Нет уж. Пока рука позволяет, сбегаю один. Меньше шума.

Я остался ждать, спрятавшись от дождя под сосной. Сотников снова не взял меня. Почему?

Сотников вернулся часа через два, одетый в драную телогрейку, испачканную мазутом и блестевшую, как кирза.

— Ничего одежка? — похвастался он.

— На помойке, что ль, нашел?

— Почти. Зато, смотри, чего еще принес. Олег выложил из мешка две серые лепешки, небольшой кругляш сыра и пластмассовую бутылочку из-под кока-колы.

— Чача… Еще кукуруза и мешочек фасоли. Всего понемногу отсыпал, чтобы не заметили. Там летняя кошара, пастухи ушли, вот я немного и попользовался. В доме две хорошие куртки висели, но брать я не рискнул. Захватил эту телогрейку, она в кладовке валялась. Авось, не спохватятся.

Мы съели на двоих половинку лепешки и по ломтю сыра.

— Чачу вечером попробуем, — сказал Олег. — Сейчас нельзя, ослабеем.

Идти долго в тот день мы не смогли. У Сотникова все сильнее болела рана. Правая рука уже не сгибалась в локте, и я забрал у него винтовку. Олег двигался, как автомат, прижимая руку к груди и баюкая ее другой рукой. Походка у него сделалась вихляющая, он словно падал вперед и никак не мог упасть. Олег что-то непрерывно бормотал под нос, а глаза смотрели затравленно и отрешенно. И все же Сотников шагал.

— Бери левее, — сказал Олег.

— Там скалы и речка. Не пройдем.

— Шагай, — простонал он. — Мать твою…

Позже я сообразил, что Олег, как раненое животное, ищет нору, в которой можно отлежаться и зализать рану. Мы брели вверх по течению узкого бурлящего ручья. Омоновец показал мне дыру в скале.

— Иди глянь.

Я вскарабкался на камень и, пригнувшись, полез смотреть.

— Глубокая, метра четыре, — сообщил я. — На полу мусор всякий, даже трава.

— Не пойдет, — оглянувшись по сторонам, прошептал Сотников. — Дыру издалека видно.

Мы снова карабкались по камням. Наконец нашли подходящее, по мнению омоновца, убежище. Это была расщелина, шириной метра два, уходящая в глубь скалы. Темно-серый, с красноватыми прожилками камень сочился каплями влаги. У входа дождевая вода сбегала вниз целой струей, но внутри расщелины было почти сухо. Сырость — не в счет. Уже в темноте мы сгребли в кучу прелые листья, лохмотья травы и заснули, прижавшись друг к другу. Костер развести не смогли. Снаружи продолжал идти дождь, и стояла сплошная темнота.

Кажется, Сотников опять не спал.