Песок щекотно жег пятки, девица все так же молча наблюдала за мной. У нее были веснушки на носу и щеках – летние, такие высыпают и у меня, но до зимы не дотягивают – и выгоревшие в белое волосы, обрезанные чуть выше плеч. Серо  голубые глаза тоже казались выгоревшими, слишком светлыми на загорелом лице.

– Ну жара… сегодня, да… – выдавил я из себя.

Начало фразы вышло сиплым, а конец взмыл писклявым фальцетом.

Я снова закашлялся в кулак. Снова начал причесывать пятерней волосы. Стая ласточек промчалась над нашими головами, просвистела в сторону латышского берега.

Там, точно кусок школьного мела, белел тощий костел с черным крестом на шпиле. Пологие отмели выползали из воды песчаными залысинами и врезались острыми языками в зеленые холмы, из за мохнатых яблонь выглядывали черепичные крыши с кирпичными трубами. Те самые яблоневые сады на окраине, на которые мы совершали наши августовские набеги – «крестовые походы», как называл их Арахис. Достаточно, кстати, рискованные – латышские овчарки, что сторожили сады, отличались лютостью и прытью.

Латышка никак не отреагировала на мое замечание о погоде. Ни словом, ни улыбкой – никак.

– Часа три уже, – попытался я еще раз. – Или полчетвертого. Должно быть…

Тут она кивнула. Мне удалось улыбнуться, наверное, улыбка вышла так себе, девица не ответила, лишь сузила глаза. Я вспомнил: такие глаза стеклянного бутылочного цвета с черной дробинкой зрачка у полярных лаек. Хаски, кажется, называется эта порода.

Мы с ней были почти одного роста, я незаметно расправил плечи и выпрямился. Латышка разглядывала мой подбородок, должно быть, там вовсю зрел синяк. Потом опустила взгляд, она глядела на плавки. Смотрела без смущения, без кокетства или любопытства – просто смотрела. Я втянул живот и перестал дышать. Потом она сделала жест, простой и ясный.

– Снять? – чужим голосом спросил я.

Тут она улыбнулась. Причем дважды – да да – и кивнула.

Небо за ней стало белым, солнце растеклось слепящим нимбом, река побелела и вспыхнула, словно вода превратилась в ртуть, сияющую белую ртуть. Песок немилосердно жег пятки. Меж лопаток проскользнула горячая капля пота, оставив щекотную дорожку. Горло мое издало тихий икающий звук, должно быть, там, внутри, сердце оборвалось и рухнуло вниз. Все оказалось правдой – и Мопассан, и вранье старшеклассников, и подслушанные истории взрослых. Истинной правдой. Но до конца поверить, что все это происходит на самом деле, происходит со мной, я все равно не мог. Контуры реальности потекли, как горячий воск.

Онемевшими пальцами я стянул мокрые плавки, зажал в кулак и зачем то выжал. Голова моя плыла, куда то плыл весь мир – река, небо, облака. Сложив руки, я прикрыл плавками низ живота. Сердце колотилось где то в висках, пульсировало в горле, грохотало в грудной клетке – звук этот долетел наверняка до того берега. Не хватало еще в обморок шлепнуться – вот это будет номер. Я глубоко вдохнул три раза, но это тоже не помогло.

Латышка по хозяйски выдернула из кулака мои плавки, без стеснения оглядела – сначала меня, потом плавки. Растянула их между большими пальцами, скрутила жгутом и ловко завязала в узел.

Я завороженно наблюдал за ней, словно в ожидании какого то занятного фокуса. Затянув второй узел, девица подкинула тугой комок на ладони, точно теннисный мяч. Нехорошая догадка мелькнула в голове, я даже что то промямлил, но было поздно: латышка, пружинисто отступив назад, резко, по мужски, размахнулась и сильным броском зашвырнула мои плавки на середину реки.

Бросок вышел отличный – метров на тридцать.