Мы очутились в крошечной каморке без окон и какой‑либо мебели. Толстые бурые портьеры справа от нас, очевидно, скрывали еще одну дверь, а слева была распахнутая настежь дверца, ведущая в тесный гардероб.

Чудовище закрыло за нами входную дверь и зарокотало:

– Оружие вон туда, на стол.

«Вон туда» означало гардеробную. Я заглянул в нее и увидел стол, заваленный орудиями насилия и дебоша: пистолетами, ножами, кастетами, дубинками, кусками труб, полосками сыромятной кожи, катушками проволоки, бутылками с какими‑то мутными жидкостями. Бутылки стояли батареей, каждая была любовно снабжена картонкой с номером.

Я сделал глотательное движение, дабы голос не подвел меня, и сказал:

– Я безоружен. Мы не принесли никакого оружия.

Чудовище приблизилось вплотную.

– Обыск, – объявило оно и принялось охлопывать меня лапищами: бум, бум, бум. Оно и удивилось, и опечалилось, не найдя при мне ничего более смертоносного, чем пилочка для ногтей. Чудовище призадумалось, не изъять ли ее (просто на память), потом пожало плечищами и вернуло пилочку.

Когда оно повернулось к Анджеле, я сказал:

– Погоди‑ка.

– Обыск, – ответило чудовище голосом, похожим на отдаленные раскаты грома.

Судя по его физиономии и голосу, чудовище не рассчитывало получить массу удовольствия, лапая Анджелу, но тем не менее я знал, что нельзя позволить ему произвести обыск. Если я буду стоять истуканом и смотреть, как он охлопывает Анджелу – бум, бум, бум, – между нами все будет кончено, уж это точно. Кто же тогда наладит мне печатный станок? Кто заплатит за квартиру? (Я уж не говорю о красных бюстгальтерах.) Поэтому я сказал:

– Погоди. Секундочку. Анджела, сними куртку.

Анджела так и сделала. Она стояла с курткой в руках, в темно‑синем свитере и белых брючках, а я тем временем вдалбливал чудовищу:

– У нее нет никакого оружия. Ну где она может его спрятать?

Потом я повернулся к Анджеле.

– Дай ему куртку, пусть проверит карманы.

– Пожалуйста, – ответила Анджела. Ее щеки немного побледнели. Она передала куртку чудовищу, и оно неуклюже запустило лапу сперва в один карман, потом в другой, будто слон, ищущий земляной орех. Чудовище нашло шариковую ручку и стенографический блокнот, но эти принадлежности, похоже, не произвели на него никакого впечатления.

Не обнаружив никакого оружия, чудовище посмотрело на Анджелу, подумало несколько секунд и сказало:

– Ладно.

После чего возвратило ей куртку, указало лапой на бурые портьеры и добавило:

– Проходите.

Мы переглянулись. Анджела крепко сжала мне руку. Я набрал в грудь воздуху, затаил дыхание, сделал шаг вперед, отбросил бурую портьеру, и мы вошли в зал.

7

Нашим взорам открылась длинная, как кишка, комната, старая и ветхая, но залитая ярким сиянием ламп дневного света, повешенных тут, должно быть, совсем недавно. В комнате стояли ряды стульев, как в кинотеатре, а перед ними, в дальнем конце, было возвышение для ораторов. На этом помосте стоял древний деревянный письменный стол, а за ним – еще один ряд стульев вдоль стены. Справа от возвышения торчал шест с поникшим американским флагом, а слева, для симметрии, висело еще какое‑то желто‑коричневое полотнище. Стены украшали ряды пыльных фотографий в рамках и под стеклом. На них были запечатлены группы людей в пестрой одежде военного образца, похожей на униформу каких‑нибудь сухопутных мореплавателей.

Хотя сидячих мест в комнате хватило бы человек на сто, тут едва набралось с дюжину гостей обоего пола, и все они сбились в кучку вокруг возвышения. Держась за руки, мы с Анджелой прошагали по центральному проходу. Чем ближе мы подбирались к этой горстке людей, тем печальнее казался нам их облик.