– Спасибо, Энья, – сказала Харамис. – Помоги мне, пожалуйста, надеть его.

Энья принялась помогать, а Харамис между делом пристально разглядывала эту низкорослую женщину. Вряд ли справедливо, решила она, расстаться с экономкой после долгих лет ее преданной службы, даже не сказав на прощание доброго слова.

– Энья, – тихо проговорили она, – сегодня я покину башню.

– Кому об этом неизвестно? – фыркнула Энья. – Господин Узун об этом плачется целый день и не перестает причитать, что вы отправляетесь на верную смерть.

– Он, конечно, склонен к мелодрамам, – слабо улыбнулась Харамис, – это всегда было его отличительной чертой, но, боюсь, на сей раз он абсолютно прав. Более чем вероятно, что живой я обратно не вернусь.

– А я‑то думала, он, как всегда, пускается в художественные преувеличения! Он же музыкант, ему всегда было свойственно сгущать краски.

– Со мной отправится Файолон, – продолжала Харамис. – Он должен привезти назад Майкайлу. Когда я умру, кто‑нибудь из них, а может быть, они оба станут Великими Волшебниками Рувенды. – Она помолчала. – То есть я так полагаю. Ты знаешь, Энья, я поняла, что теперь совершенно не уверена во всех тех вещах, в которых прежде отнюдь не сомневалась.

– Не стоит об этом беспокоиться, госпожа, – торопливо проговорила Энья, – земля сама позаботится обо всем. Она всегда сумеет заботиться о себе, если только ей позволить.

– Да, – согласилась Харамис, – я наконец решила перестать ей противиться. В последнее время я устроила и стране изрядную неразбериху, но мне все же кажется, что еще не поздно дело поправить. Надеюсь, что не поздно. – Она тяжело перевела дух. – Хочу тебя поблагодарить, Энья, за добросовестную службу. Ты всегда была преданной служанкой и очень хорошим другом. – Харамис помедлила. – Не знаю, захочешь ли ты оставаться здесь с Майкайлой или нет, но каково бы ни было твое решение, я заранее благословляю тебя.

Она опустила ладонь на лоб Эньи и на мгновение почувствовала, как тепло начало пульсировать у нее в пальцах. «Похоже, я утратила далеко не все силы, – подумала она. – И это очень хорошо».

Харамис обулась, надела рукавицы и теплую зимнюю мантию в дополнение к оставленному Майкайлой платью, а затем отправилась разыскивать Узуна. Тот сидел перед камином в кабинете и оплакивал судьбу своей покровительницы – на том самом месте, на котором провел долгие годы, будучи арфой.

– Старый мой друг, – начала Харамис, и тут голос вдруг изменил ей. – Ах, Узун! – с трудом произнесла она сквозь душившие слезы, от которых вдруг перехватило горло, помутнело в глазах и все лицо сделалось мокрым. – Куда бы я ни попала после смерти, я неимоверно буду по тебе скучать, А еще я хочу покорно попросить у тебя великодушного прощения за все те неприятности, что успела причинить тебе в жизни.

– Вы никогда не причиняли мне неприятностей, принцесса, – быстро проговорил Узун.

Харамис отлично знала, что он лжет: ей не составляло никакого труда припомнить бесчисленные случаи собственного эгоизма или просто неразумного поведения, когда страдали и Узун, и все прочие, кто ее окружал; но Узун скорей умер бы, чем согласился признать, что Харамис – существо не идеальное.

– Не стоит так обо мне беспокоиться, – всхлипнул деревянный оддлинг.

«А он ведь по‑настоящему плачет, – заметила Харамис. – Как же все‑таки искусно изготовили они это тело!»

– Я останусь здесь лишь для того, чтобы сочинить еще одну балладу о вашем мужестве и об этом жертвоприношении, а затем отправлюсь вслед за вами.