Они вышли на площадь. В голубом высоком небе блистало омытое дождем яркое солнце. Между неровной поверхностью булыжной мостовой стремительно бежали мелкие ручьи, пахло свежестью. Это то, что у них отложилось в памяти в первые секунды, как только оперативники вышли из темного, пропахшего пылью, дымом и порохом помещения.

Когда первое чувство обновленного восприятия жизни схлынуло, настоящая реальность предстала перед ними своей суровой стороной. По всей площади там и сям валялись трупы националистов, а те, кому удалось сохранить свои поганые жизни, стояли посреди площади с высоко поднятыми руками, окруженные плотной стеной из красноармейцев, вооруженных ППШ. Чуть далее, напротив закрытого на амбарный замок костела, стояла полуторка, вторая располагалась на противоположной стороне площади. Задние борта у машин были открыты, и оттуда грозно выглядывали тупорылые стволы пулеметов максим.

Перед входом же в отдел, на расстоянии нескольких шагов от порога, застыло отделение автоматчиков, настороженно ловя каждое движение, не доверяя наступившей тишине внутри здания. Позади них стояли с озабоченными лицами Эдгарс Лацис и капитан Блудов. У ротного на шее висел ППШ, который он все время поправлял, майор же держал в опущенной руке пистолет. Они о чем-то негромко разговаривали, поминутно бросая напряженные взгляды на вход.

Увидев вышедших на улицу Орлова, Еременко и Журавлева в одном нательном белье, которое по причине загрязненности одеждой можно было назвать разве что с большой натяжкой, офицеры оживились. Лацис торопливо пошел навстречу, пряча пистолет в потертую кобуру.

— Жи-вы-ие-е, — произнес он протяжным дрожащим голосом и, должно быть, сам застеснявшись проявления своих чувств, несколько раз смущенно кашлянул. Одна линза у его очков запотела от выжатой скупой слезинки. Лацис поочередно крепко обнял товарищей, с мужской теплотой и ласковостью похлопывая узкой кистью каждого по спине. — А мы уже и не надеялись, — признался он.

Подошел Блудов. Закинув автомат за спину, поздоровался со всеми за руку. Его рукопожатие было крепким и от души, что безо всякого сомнения говорило о том, что он тоже переживал за жизни оперативников, с которыми за это короткое время уже успел сдружиться.

— Я как красную ракету увидел, так сразу понял, что на вас эти бандюги напали, — сказал, улыбаясь, капитан.

— Какую ракету? — переспросил недоуменно Еременко.

— А Лацис разве вам ничего об этом не говорил? — в свою очередь переспросил Блудов и с осуждением поглядел на Эдгарса. — Мы тут с майором договорились, что если что случится в городке… А здесь частенько бывает, что лесные братья режут телеграфные провода, и тогда до нас уже не дозвониться… То он мне подаст знак красной ракетой. А сегодня мы как раз на стрельбище ехали… Вот и увидели мои парни знак беды… Одним словом, вовремя мы подоспели.

— Это точно, — сказал Орлов и, вдруг спохватившись, взволнованно завертел по сторонам головой, выискивая глазами кого-то, а через минуту уже упавшим, осекавшимся от досады голосом спросил: — Что-то я не вижу наших арестантов… ни Дайниса, ни Каспара и ни их командира… безрукого?

Вот такое чрезвычайное происшествие произошло в уездном городке.

Глава 24

Улдис Культя занимал главенство в отряде по праву. И не оттого, что слыл чересчур жестоким, хотя такое за ним, несомненно, водилось. Например, он мог собственноручно пристрелить подчиненного только за то, что тот осмелился ему возразить в каком-либо деле, в котором Улдис был кровно заинтересован. Или опять-таки самолично перерезать горло другому члену своей преступной шайки, которого майор вдруг по непонятной причине начал исподволь подозревать в предательстве.