Чтение может быть моим последним шансом, чтобы создать опору в Нью-Йорке. Надежный захват скалы Манхэттен, от которой я не могут быть удалена.

—Мы будем располагаться на креслах вот здесь, — Бобби указывает на пространство галереи. — У нас будут коктейли. Пусть аудитория сначала выпьет. Подадим белое вино или водку, или все вместе?

—О, и то и другое, — прошептала я

—А ты собираешься пригласить настоящих актеров? Или это будет просто чтение?

— Я думаю, что просто чтения. Для начала, — говорю я, представляя себе яркие огни Бродвея. — Я собираюсь сама прочитать всю пьесу. — После чтений в классе с Капоте, кажется не стоит кого-либо вовлекать в это.

—Лучше так, да? — Бобби кивает. Его кивание, его необузданный энтузиазм, начинают овладевать мною. — Нам необходимо немного шампанского. Чтобы отметить.

— Еще и полудня не будет, — возражаю я.

— Не говори мне, что ты один из тех нацистов времени, — произносит он, увлекая меня в коридор, который ведет к жилым помещениям. Я следую за ним неуверенно, предупреждающий колокольчик звенит у меня в голове.

— Художники не могут жить как другие люди. Расписания и все такое - это убивает креативность, ты так не думаешь? — спрашивает он.

― Наверное, — я вздохнула, надеясь, что я могу сбежать.

Но Бобби сделал мне невероятную услугу, позволив прочитать пьесу в своем доме. И с этой мыслью я приняла бокал шампанского.

— Позволь мне показать тебе все остальное.

—Честно говоря, Бобби, — говорю я в отчаянии, — Ты не обязан.

—Я хочу! Я убирался весь день для тебя.

—Но зачем?

—Я подумал, что, возможно, мы захотим узнать друг друга лучше.

О, ради Бога. Видимо, он пытается соблазнить меня. Это смешно. Во-первых, он ниже меня. И у него такие щеки, должно быть ему больше 50. И он гей. Разве это не так?

— Это моя ванная, — говорит он с размахом. Интерьер в стиле минимализма, а комната идеально чистая. Думаю, у него есть горничная, которая за ним убирает.

Он бухается на край аккуратно застеленной постели и делает глоток шампанского, похлопывая на место рядом с ним.

—Бобби, — я говорю твердо. —Я действительно должна идти.— Для демонстрации моих намерений, я помещаю свой бокал на подоконник.

—О, не ставь его там, — плачет он. — Останется след.

Я забираю бокал.

 —Я поставлю его обратно на кухню.

—Но ты не можешь уйти,— кудахчет он. — Мы еще не закончили говорить о твоей пьесе.

Я закатила глаза, но я не хочу полностью его обидеть. Я полагаю, что я немного посижу рядом с ним, а затем уйду. Я сажусь осторожно на краю кровати, так далеко от него, насколько это возможно.

— О пьесе…

—Да, о пьесе,— он соглашается. — Что заставило тебя написать ее?

—Ну, я… — Я раздумываю о словах, но слишком долго, поэтому Бобби становится нетерпеливым.

—Дай мне эту фотографию, ладно?— И прежде чем я смогу возразить, он стремглав хватает ее рядом со мной и указывает на картинку ухоженным пальцем. — Моя жена, — говорит он, хихикая. — Или я должен сказать, моя бывшая жена?

—Ты был женат?— Я спрашиваю, настолько вежливо, насколько это возможно, учитывая те сигналы тревоги, которые теперь звонят, как колокольня.

—В течение двух лет. Ее звали Аннализой. Она француженка, видишь?

—Угу.— Я сильнее всматриваюсь в изображение.

Аннализа является одной из тех красавиц, которые выглядят совершенно безумными, со смешным надутым ртом и дикими, палящими черными глазами.