– Тунеядцы, едрит твою ангидрит!.. – метался он по конторе в поисках пятого угла. – «Шестьдесят долларов в час и ни центом меньше!..» Да я бы вам и цента не дал за такую работу! Накупили компьютеров и автомобилей, вооружились до зубов, а какая от вас польза?.. Валик Александров хоть бабушкам рассказывает, какие им справки для пенсии нужны!..

– Раз на раз не приходится, – листая газету, философски изрекал Решетников. – Завари‑ка лучше чайку.

«Они сошлись – вода и камень», – перенес на их отношения пушкинские строки Александров. Если бы не Каменев, в конторе было бы тихо, как в морге: сила, отчаянная смелость, бурные эмоции так глубоко прятались в категорически непьющем Решетникове, что он казался абсолютно аморфным телом. Те же качества в Каменеве постоянно искали выхода – на не знавших его людей он наводил страх. В целом же они уравновешивали друг друга.

– Слушай, Викентий, – ни с того ни с сего заговорил Старый Опер, когда однажды днем они пили чай с сушками, уютно устроившись в офисных креслах и глядя на мокрую от дождя Первомайскую, – я все хотел тебя спросить, как ты ту бабу вычислил из «Химволокна»?

– А что?

– Просто интересно. Я со следователем разговаривал, они ведь эту фирму всерьез раскручивали, каждого проверяли‑перепроверяли и ничего не нашли. А ты за две недели на след Князя вышел через нее.

Решетников взял из бумажного пакета сушку, разломил на четыре кусочка и опустил в чай.

– У нас в Омске так пили, – объяснил, почувствовав недоумение Каменева.

Каменев прочитал в уклонении от ответа свое:

– Так я и думал!

– А что? Попробуй, очень вкусно, – выловив в кружке пропитавшуюся сладким чаем сушку, отправил ее в рот Решетников и для убедительности закрыл глаза.

– Ты ее в постель затащил, да? Напоил, она тебе все и выложила?

– Ты про что?

– Про бабу.

– А я – про сушки.

Дождь застал прохожих врасплох, как это часто бывает в середине апреля, и теперь они бежали под арки домов, в магазины и под навесы автобусных остановок, перенося через потоки воды промокших детей.

– Пойду я домой, возьму бутылочку «Русской», селедку. Жирную такую, пряного посола, атлантическую, – мечтательно проговорил Каменев. – Накрошу лучку, полью подсолнечным маслицем, поперчу, покуда будет картошечка «в мундирах» вариться. А потом накрою на балконе столик и приговорю ее под дождик.

– Кого? – очнулся от своих мыслей Решетников.

– Что – кого?

– Приговоришь кого?

– Картошечку… то есть водочку… Ты совсем меня сбил! Глухой, что ли?

– Зато у меня нюх хороший.

– При чем тут нюх?

– Как – при чем? Бабу по запаху вычислил. Секретаршу Бутусову, офис‑менеджера, по‑теперешнему.

– Офис‑менеджер – это не секретарша, а совсем другое.

– Ладно. Но от нее духами «Коти» пахло. Они, знаешь, дорогие, не каждой бабе по карману. А Бутусова одинокая, разведенка то есть. Одевалась хорошо, в парикмахерскую ходила. Маникюр‑педикюр, такси и юбка джерси. Стал за ней следить. После сделок она то в «Избу рыбака», то в «Арагви» накатывала. Я сперва думал – путана. А перед восьмым Князя засек. В очках, бороду наклеил – думал, не узнают.