Фрол подумал, что он не первый, кого эта любвеобильная практикантка журфака затащила сюда; от этой догадки, выпитого коньяка, пресыщения любовью ему стало не по себе.

– Я поехал, Нин, – не слишком решительно сказал он, но возражений с ее стороны не последовало – сон был теперь для нее превыше всего. – Ты позвонишь?

– Позвоню, позвоню… Бутылки забери, выкинь по дороге.

– По какой дороге‑то? – усмехнулся Фрол. Он поднял с пола целлофановый мешок, стал складывать в него пустые бутылки. – Черт его знает, как отсюда выбираться!

– Проще простого. Сейчас налево – мимо автобусной остановки, а там все время на восток. Пройдешь через лес по тропинке – она широкая, сразу увидишь – и выйдешь на трассу. На попутке доберешься, я так сто раз ездила. Так все ездят.

Он водрузил на плечо сумку с аппаратурой, звякнул бутылками.

– Ладно, пока!

– Поцелуй меня, – проскулила Нинка.

«Господи, да сколько же можно!» – содрогнулся он, но все же подошел, чмокнул ее в щеку.

– Не сердись, если что не так. Спасибо, – проговорил быстро и поспешил за дверь.

Было еще темно, промозгло. Ноги скользили по жиже на старом асфальтовом покрытии в выбоинах и трещинах; за спиной оставался дачный поселок

Белошеино… или Белошапкино – и названия‑то Фрол не запомнил. Занесла нелегкая на крыльях любви, точнее сказать – похоти. Ни души, ни звука. Он дошел до автобусной остановки, увидел справа от шоссе приземистые корпуса фермы, чуть левее впереди – черную стену леса. Еще через триста метров перед ним вырос столбик с указателем «БЕЛОЩАПОВО» – белые буквы на синем фоне, перечеркнутые красной линией. Конец населенного пункта, дальше дорога забирала вправо, тянулась через поле, за которым, похоже, и была Ока; лес и тропинка оказались на восточной стороне, там небо светлело на глазах.

Он оглянулся. Серое безжизненное пространство, черные кубики домов с замшелыми крышами, мрачный бесцветный пейзаж навевали тоску. Фрол помнил, что ушел, не заперев дверь, и Нинка наверняка не догадалась задвинуть засов – уснула мертвым сном. «Вернуться, что ли? – подумал он. – Как она тут одна, на несколько километров вокруг – ни души?» Но предутренний холод, необходимость быть к полудню в редакции, похмелье и, как следствие, безразличие ко всему взяли верх. «Ни черта с ней не сделается, – решил он, направляясь по тропинке в чащу. – Через час заявятся предки‑бизнесмены с компанией, будут топить баню, жарить шашлыки и хлестать водку. Обо мне небось она и не вспомнит».

Метров через сто он окончательно успокоился; согревали воспоминания о проведенных сутках беззаботных утех. Практикантка оказалась без комплексов – пила стаканами и даже фотографировалась обнаженной. Правда, просила пленку без нее не проявлять и снимков не печатать. Он обещал. Теперь эта пленка на тридцать шесть кадров лежала в сумке с фотоаппаратом «Никон» и японским телеобъективом, и Фрол знал: пока она с ним, Нинка никуда не денется. Велик был соблазн отпечатать классные снимки – кто знает, что запоет, когда протрезвеет. Заберет пленку и выбросит. А жаль.

Красиво снимал, вдохновенно, крупными планами – хоть на календарь, хоть в «Пентхауз» или «Плейбой» можно продать за приличные баксы.

Решить окончательно, что делать с пленкой, Фрол не успел: впереди образовался просвет, отчетливо слышался звук приближающихся моторов, он удивился, как быстро вышел на шоссе.

Но радость оказалась преждевременной, никакой магистралью здесь не пахло.

По периметру огромной поляны, выбрасывая из‑под массивных колес комья грязи, мчал тяжелый грузовик с выхлопной трубой на кабине, из которой валил сизый дым.