– Ты Рудинскую не видел? – пробежал мимо Григорий Ефимович из отдела происшествий.

– Нет, – соврал Фрол. – А что?

Рудинская – это Нина, но не говорить же было, что она мается с похмелья на даче предков в Белощапове.

Фрол влетел в 305‑ю комнату, где работал его приятель Стас Хижняк, но того не оказалось на месте.

– Поехал в Выставочный центр, – объяснила габаритная очкастая корректор, не отрываясь от монитора. – Он вас с утра ждал, домой звонил. Разве вы не вместе…

– Вместе, только у меня еще уйма времени, – отмахнулся Фрол.

– Сегодня Людмиле Сергеевне сорок пять, она всех приглашает вечером. Вы деньги на подарок будете сдавать?

Фрол пошарил но карманам, достал тощий замусоленный бумажник. Всего там было три сотни, две из них он отдал добровольной активистке.

– Зачем столько? – изумилась та. – Все по полтиннику собирали, не нужно…

Сотню он забрал назад – не помешает. Метнулся в конец коридора, сбежал по черной лестнице, кивая знакомым и незнакомым сотрудникам, отправлявшимся в «Макдоналдс», и постучал в дверь с табличкой «Фотолаборатория».

– Эдик, привет, – выпалил, когда на пороге выросла тощая сутулая фигура лаборанта. – Ты на обед идешь?

– А что, уже пора? – заморгал юноша водянистыми голубыми глазками почти без ресниц.

Фрол вошел, сбросил сумку с плеча:

– Пора, пора. Иди ешь, я тут часок поработаю, мне в ВВЦ к четырем надо, разберусь пока со своими пленками. Аппарат фурычит?

– Все фурычит, – снял с руки часы Эдик и подкрутил стрелку, посмотрев через плечо Фрола на его запястье. – Только не положено, Фрол. Шеф увидит…

– Шеф не увидит. Запри меня здесь и забери ключи. Давай, давай!..

Эдик снял халат в желтых разводах. Фролу отказать он не мог, потому что был обязан ему многими премудростями в обработке пленки и печатании фотографий. Сам он был из числа абитуриентов‑неудачников, Григорий Ефимович Мартинсон пристроил его сюда, и Эдик осваивал профессию на практике, так что опыт и теоретические азы, почерпнутые Нелединым во ВГИКе, очень помогли ему закрепиться на этом месте.

Как только за ним захлопнулась дверь и в замке провернулся ключ, Фрол достал из сумки фотокамеру, перемотал пленку; через десять минут она уже крутилась в проявочной машине.

Он прикурил сигарету из оставленной лаборантом пачки (свои у него кончились еще на коломенской платформе) и принялся вставлять в камеру чистую кассету. Всего в сумке оставались две такие. А было четыре… третья крутилась в барабане, на четвертой он запечатлел дачу Рудинских и голенькую Нинку, на нескольких кадрах они были даже вдвоем – снимал автоспуском… Фрол защелкнул крышку, уложил камеру в гнездо. Тошнотворно засосало иод ложечкой, екнуло сердце, и по спине пробежал озноб – еще до того, как он осознал происшедшее. Фрол опустился на кресло‑вертушку, выгреб на стол содержимое сумки, растерянно похлопал себя по карманам… Нет, нет… одна – в барабане, другая – в камере, третья – новой, нераспечатанной коробочке.

«Белощаповской» пленки определенно не было.

Он закрыл глаза. Стал восстанавливать все по кадрам. В памяти вспыхнула мшистая кочка, оранжевая коробочка, черный пакетик из плотной, светонепроницаемой бумаги, в котором он обыкновенно носил новые кассеты. «Перепутал по пьянке, положил не туда», – сообразил запоздало.

Минут пять он сидел неподвижно, тупо глядя в пол, покрытый стертым линолеумом. Мысли, как испуганная выстрелом птичья стая, метались, подбрасывая самые невероятные и нелепые, далекие от логики решения – вернуться на то треклятое место, уехать, спрятаться, выброситься из окна… Все тридцать шесть кадров потерянной пленки пронеслись в голове, только теперь уже не доставляя удовольствия от эротических картинок, а наводя страх, особенно те, где Нинка позировала в своей мини‑юбчонке и нанайской курточке на фоне фасада дачи с деревянным крыльцом, резными ставеньками и табличкой «2‑я линия, дом 14» на углу.