Тягостное молчание прервал чудак Покровский, не теряющий самообладания:

— Вы сказали, что в разговоре с Денисом дважды почувствовали ложь.

— Он не назвал конкретную причину, по которой разрушилась их многолетняя дружба, туман напустил: детские игры кончились, так было надо ее ангелу-хранителю…

— Мальчишка над вами посмеялся, — сказал Платон печально. — Не ангелу такие романы нужны, а демону.

Сверху, из открытого окна мансарды, донесся телефонный звонок. Хозяин покинул нас, а минут через пять вернулся мрачнее тучи, что надвигалась на Холмы, лиловая с желтобархатным брюхом (я вглядывался в горизонт и вслушивался в его реплики по телефону: «Вы должны назвать причину!» — «Нет, вы обязаны!» — все в таком роде).

— Марию на завтра вызывают.

— Марию? — переспросил Тимур. — Маню?

— Маню… — отец тяжело опустился в скрипевшее от старости кресло, выпил коньяку. — Я назвал ее в честь матери.

— Следователь вызывает?

— Да.

— Зачем?

— Черт его знает! Темнит что-то. Фотокор и Платон заговорили одновременно, успокаивающе:

— И я на завтра вызван… Я тоже!.. Ничего страшного… Таков порядок!

— Но мы сегодня с нею там были, у нее сняли отпечатки пальцев — почему сразу не допросить? И вообще: у меня дача тут, мы с Алексеем обнаружили второй труп — а вы оба при чем? Тем более девочка!

Я встал — «Можно позвонить?»— и устремился в писательскую «башню из слоновой кости», не дожидаясь разрешения.

— Степан Сергеевич! Черкасов вас беспокоит.

— Говорите громче.

— Не могу. Вы на завтра вызвали к себе Марию Старцеву?

— Быстрая у вас реакция! А что, она неприкосновенна, как королева?

— Уже поздно, вы просто сгорите на службе.

— За меня не переживайте. Что вам надо?

— Вы собираетесь отпустить Громова?

— Пока нет.

— Подержите его как можно дольше, мне кажется, он у вас спрятался.

— Я требую объяснений.

— Подождите. Это не телефонный разговор.

— Что еще?

— Мне пришла в голову немыслимая идея. Вы как будто намекнули…

— Ну?

— Там ведь нет отпечатков Мани? В лесной избушке?

Наступила нехорошая пауза, в которой, казалось, я ощущаю его дыхание.

— Где вы, Черкасов, находитесь?

— У них на даче. Вы не ответили.

— Вот потому и не ответил. Рот держать на замке.

На галерее уже горел маковым цветом сборчатый абажурчик низко над столом, над тремя полными стопками (плюс приличная порция в стакане хозяина), дымок клубился, уплывая в плотные мерцающие гроздья персидской сирени — мужчины сосредоточенно курили, писатель поинтересовался отрывисто:

— Что он сказал?

— Кто?

— Быстров.

Опять — врать! У меня вырвалось с ожесточением:

— Он приказал держать рот на замке.

Пятна крови

В лунных лучах обступивший галерею сад казался серебряным, как в ледяную стужу — таков был мой душевный настрой. Я попросился ночевать на старом диване с круглыми валиками и лежал одетый; напротив у перил отливал натуральным серебром самовар, чуть дальше по галерее — дверь в детскую, где спала Маня.