|
Форрест вскочил на ноги и потянулся к ней через широкую плоскую деку инструмента. Он сделал вид, что хочет перепрыгнуть, и Льют воскликнула в ужасе: -- Шпоры, Дик! Ведь на вас шпоры! -- Тогда подождите, я их сниму, -- отозвался он. Только он наклонился, чтобы отстегнуть их, как Льют сделала попытку бежать, но он расставил руки и опять загнал ее за рояль. -- Ну смотрите! -- закричал он. -- Все падет на вашу голову! Если на крышке рояля будут царапины, я пожалуюсь Паоле. -- А у меня есть свидетельницы, -- задыхаясь, крикнула Льют, показывая смеющимися голубыми глазами на подруг, стоявших в дверях. -- Превосходно, милочка! -- Форрест отступил назад и вытянул руки. -- Сейчас я доберусь до вас. Он мгновенно выполнил свою угрозу: опершись руками о крышку рояля, боком перекинул через него свое тело, и страшные шпоры пролетели на высоте целого фута над блестящей белой поверхностью. И так же мгновенно Льют нырнула под рояль, намереваясь проползти под ним на четвереньках, но стукнулась головой о его дно и не успела еще опомниться от ушиба, как Форрест оказался уже на той стороне и загнал ее обратно под рояль. -- Вылезайте, вылезайте, нечего! -- потребовал он. -- И получайте заслуженное возмездие. -- Смилуйтесь, добрый рыцарь, -- взмолилась Льют. -- Смилуйтесь во имя любви и всех угнетенных прекрасных девушек на свете! -- Я не рыцарь, -- заявил Форрест низким басом. -- Я людоед, свирепый, неисправимый людоед. Я родился в болоте. Мой отец был людоедом, а мать моя -- еще более страшной людоедкой. Я засыпал под вопли пожираемых детей. Я был проклят и обречен. Я питался только кровью девиц из Милльского пансиона. Охотнее всего я ел на деревянном полу, моим любимым кушаньем был бок молодой девицы, кровлей мне служил рояль. Мой отец был не только людоедом, он занимался и конокрадством. А я еще свирепее отца, у меня больше зубов. Помимо людоедства, моя мать была в Неваде агентом по распространению книг и даже подписке на дамские журналы! Подумайте, какой позор! Но я еще хуже моей матери: я торговал безопасными бритвами! -- Неужели ничто не может смягчить и очаровать ваше суровое сердце? -- молила Льют, в то же время готовясь при первой возможности к побегу. -- "Только одно, несчастная! Только одно на небе, на земле и в морской пучине". "Эрнестина прервала его легким возгласом негодования -- ведь это был плагиат. -- Знаю, знаю, -- продолжал Форрест. -- Смотри Эрнст Досон, страница двадцать седьмая, жиденькая книжонка с жиденькими стихотворениями для девиц, заключенных в Милльский пансион. Итак, я возвестил, до того как меня прервали: единственное, что способно смягчить и успокоить мое лютое сердце, -- это "Молитва девы". Слушайте, несчастные, пока я не отгрыз ваши уши порознь и оптом! Слушайте и вы, глупая, толстая, коротконогая и безобразная женщина -- вы там, под роялем! Можете вы исполнить "Молитву девы"? Ответа не последовало. |
