|
Мы часто ссорились из-за похвал. Я считал, что искусственные комплименты сводят ее до уровня ребенка, но она так настаивала, что я часто повиновался. Я спрашивал, что она хочет от меня услышать, и практически дословно повторял, всегда стараясь прибавить какое-то свое наблюдение. Мне это занятие казалось нелепым кривлянием, но оно почти безотказно поднимало настроение Айрин. Правда, лишь на время. Мои слова утекали у нее через пальцы, и на следующем сеансе она требовала повторить все сначала.
Она сердилась на меня за то, что я думал, будто понимаю ее. Если я пытался бороться с ее пессимизмом, напоминая ей, что она находится в процессе, у которого есть начало и конец, или ссылаясь на какие-то результаты собственных исследований, она сердилась: «Вы пытаетесь стереть мою индивидуальность. Вы игнорируете уникальность моего опыта.» Стоило мне выразить оптимизм по поводу ее адаптации, она неизменно обвиняла меня в том, что я хочу заставить ее забыть Джека. Любой намек на то, что она, может быть, встретит другого мужчину, напоминал хождение по минному полю. Попадавшихся ей мужчин она, как правило, презирала и сердилась, когда я предлагал ей исследовать это придирчивое отношение. Любые мои практические предложения провоцировали взрыв. — Если мне приспичит ходить на свидания, — говорила она в ярости, — я сама соображу, как это делать! Я не для того плачу вам хорошие деньги, чтобы вы мне советовали, как знакомиться с мужчинами — такие советы я могу получить и от подруг! Она злилась и на любые конкретные предложения по какому бы то ни было поводу: — Почему вы все время пытаетесь что-нибудь «исправить»? — говорила она. — Именно это всю жизнь пытался проделывать со мной отец. Она злилась на то, что я был недоволен медленным продвижением нашего процесса, и на то, что я не хвалил ее за усилия, которые она предпринимала, чтобы себе помочь (и о которых никогда мне не говорила). Айрин хотела, чтобы я был силен и здоров. Любая немощь — растяжение мышцы спины, травма колена, после которой потребовалась операция на мениске, простуда, грипп — вызывали у нее сильное раздражение. Я знал, что она еще и тревожится, но хорошо это скрывает. Главное, за что она на меня сердилась — я был жив, а Джек мертв. Мне приходилось нелегко. Я никогда не любил яростных стычек и в жизни стараюсь избегать гневливых людей. Поскольку моя работа заключается в том, чтобы мыслить и писать, а конфронтация с другими людьми замедляет мой мыслительный процесс, я на всем протяжении своей карьеры не участвовал в публичных дебатах и отказался занять пост заведующего кафедрой. Так как же я справлялся с гневом Айрин? Во-первых, я, следуя банальному терапевтическому принципу, разделял роль и человека. Часто гнев пациента, направленный на терапевта, адресован в основном не человеку, а его роли. Молодых терапевтов учат: «Не воспринимайте нападки — или, по крайней мере, воспринимайте не все нападки — как направленные лично на вас. Постарайтесь разделять то, что относится к вашей личности, и то, что относится к вашей роли.» Мне казалось очевидным, что большая часть гнева Айрин относилась не ко мне, а к жизни, судьбе, Богу, равнодушию вселенной, просто Айрин изливала этот гнев на ближайший объект, то есть на меня, своего терапевта. Айрин знала, что ее гнев меня угнетает, и всячески давала мне понять, что сердится. Например, как-то раз, когда моя секретарша позвонила ей, чтобы перенести встречу, так как мне надо было к зубному врачу, Айрин заметила: «Ну да, ему, наверное, так неприятно меня видеть, что визит к зубному по сравнению с этим — удовольствие.» Но вот, быть может, главное, что помогало мне сносить гнев Айрин: я всегда знал, что за ним скрываются глубокая скорбь, отчаяние и страх. Когда Айрин сердилась на меня, я иногда раздражался в ответ, но чаще выражал свое сострадание. |
