Гайер встал рядом, Шиимсаг тоже вздернул голову, встав рядом.

– А что, что нужно? – заспрашивали наперебой.

Бану призадумалась на долю мгновения.

– Думаю, чтобы быть таном, надо по настоящему и всей душой любить искусство стратегии.

– И людей, – добавил Сагромах, – которых эта стратегия призвана защищать.

– Хм, – деловито подытожил нечто в собственных наблюдениях Гайер. Сложил руки на груди и задрал голову. Да да, будто он тут из них троих и знает искусство стратегии лучше всех.

Вечером, когда все расходились ко сну, и Бансабира с Маатхасом уединялись в общей гостиной, лишенные радости соития наказом врача подождать хотя бы четыре месяца после столь тяжелых и неудачных родов, они вели беседы о том, что их объединяло, что настигало теперь, что им предстояло сделать. Они планировали, какие отдадут распоряжения, чтобы встретить двадцать седьмой день рождения Бансабиры в доме Гайера Каамала, и размышляли, как поступят в дальнейшем. В одну из таких бесед Маатхас поведал об обнародовании по всему северу завещания, и тогда, поблагодарив за такое доверие, Бансабира впервые сказала то, о чем оба знали, но боялись говорить вслух.

– Нам придется поженить моих внуков.

Сагромах вздохнул. Нет ничего хорошего – женить между собой кузенов. Но иначе север никогда не будет един, а наоборот распадется в междоусобице именно из за танаара клана Яввуз. Стало быть, будет лучше всего, если Гайеру наследует дочь, а тут…

– Только ты сможешь со временем донести до него мысль об этой необходимости, – сказала Бансабира совершенно искренне. Никто, кроме Сагромаха не справится.

– Но Гайер старше, – разумно заметил Маатхас.

– Значит мы женим его позже. Или его старших детей, если это будут мальчики, отдадим на воспитание в числе жрецов, чтобы они не могли наследовать. Именно на полпути в объединении двух берегов в реке встречаются самые крутые пороги, а в горных расщелинах – самые бездонные из пропастей.

Сагромах соглашался. Больше всего вреда всегда приносят дела, брошенные посередине.

* * *

Воссождение Гайера Каамала в танское кресло прошло торжественно в день именин его матери – и стало отличным для неё подарком по такому случаю. Вместе с регентскими правами до тех пор, пока Гайер не достигнет хотя бы двадцати лет. Гайер похмурился:

– А разве ты, моя высокая мать, не унаследовала свой чертог в восемнадцать?

Бансабира усмехнулась:

– Если к восемнадцати ты докажешь на деле, что готов вести за собой сорокатысячную орду, я отступлюсь в твои восемнадцать. Но если ты ввяжешься в военный конфликт только для того, чтобы что то мне доказать, я быстренько тебя женю и стану регентом при твоем маленьком сыне.

Гайер хмыкнул.

– Мам, я с самого начала живу на историях, как ты заставляла людей делать, что тебе надо. Больше всего я рад, что ты – моя мать, а папа Сагромах – мой отец.

Взрослые веселились, наблюдая, как нравится Гайеру важничать, и какими осторожными интонациями он смягчает слова.

Когда все пустились в празднование, Бансабира подозвала к себе Раду. Они вышли на балкон, и какое то время танша молча смотрела в закатные сумерки на горизонте.

– Помнишь, с чего мы начинали? – спросила она с некоторой задумчивостью.

– С двадцати шагов, – Раду помнил отлично.

Бансабира кивнула: точно.

– Тогда у тебя ушло полгода, чтобы доказать, что ты стоишь моей верности и моего командования. На этот раз у тебя ушло шесть лет. Но тебе снова это удалось, Раду.

Мужчина, возвышаясь над Бану без малого на две головы, поглядел на неё искоса и с достоинством усмехнулся.

– Ты двенадцать зим так или иначе возглавлял мою охрану, и, клянусь, Раду, пока ты стоял за моей спиной, мне едва ли когда либо было страшно, – призналась танша с патетическими нотками.