Изменить размер шрифта - +

       Уже стемнело, и в сумраке глаза его блестели холодно, лицо казалось очень бледным. Мать, точно спускаясь под гору, сказала негромко:
       -- Значит, я сейчас и пойду, а ты чемодан мой возьмешь...
       -- Ладно.
       Он передернул плечами, снова запахнул кафтан и тихо проговорил:
       -- Вот -- подвода едет...
       На крыльце волости появился Рыбин, руки у него снова
       были связаны, голова и лицо окутаны чем-то серым.
       -- Прощайте, добрые люди! -- звучал его голос в холоде вечерних сумерек. -- Ищите правды, берегите ее, верьте человеку, который принесет

вам чистое слово, не жалейте себя ради правды!..
       -- Молчать, собака! -- крикнул откуда-то голос станового. -- Сотский, гони лошадей, дурак!
       -- Чего вам жалеть? Какая ваша жизнь?.. Подвода тронулась. Сидя на ней с двумя сотскими по бокам, Рыбин глухо кричал:
       -- Чего ради погибаете в голоде? Старайтесь о воле, она даст и хлеба и правды, -- прощайте, люди добрые!..
       Торопливый шум колес, топот лошадей, голос станового обняли его речь, запутали и задушили ее.
       -- Кончено! -- сказал мужик, тряхнув головой, и, обратясь к матери, негромко продолжал: -- Вы там посидите на станции, -- я погодя

приду...
       Мать вошла в комнату, села за стол перед самоваром, взяла в руку кусок хлеба, взглянула на него и медленно положила обратно на тарелку.

Есть не хотелось, под ложечкой снова росло ощущение тошноты. Противно теплое, оно обессиливало, высасывая кровь из сердца, и кружило голову.

Перед нею стояло лицо голубоглазого мужика -- странное, точно недоконченное, оно не возбуждало доверия. Ей почему-то не хотелось подумать прямо,

что он выдаст ее, но эта мысль уже возникла у нее и тягостно лежала на сердце, тупая и неподвижная.
       "Заметил он меня! -- лениво и бессильно соображала она. -- Заметил, догадался..."
       А дальше мысль не развивалась, утопая в томительном унынии, вязком чувстве тошноты.
       Робкая, притаившаяся за окном тишина, сменив шум, обнажала в селе что-то подавленное, запуганное, обостряла в груди ощущение одиночества,

наполняя душу сумраком, серым и мягким, как зола.
       Вошла девочка и, остановясь у двери, спросила:
       -- Яичницу принести?
       -- Не надо. Не хочется уж мне, напугали меня криком-то! Девочка подошла к столу, возбужденно, но негромко рассказывая:
       -- Как становой-то бил! Я близко стояла, видела, все зубы ему выкрошил, -- плюет он, а кровь густая-густая, темная!.. Глазов-то совсем

нету! Дегтярник он. Урядник там у нас лежит, пьянехонек, и все еще вина требует. Говорит -- их шайка целая была, а этот, бородатый-то, старший,

атаман, значит. Троих поймали, а один убежал, слышь. Еще учителя поймали, тоже с ними. В бога они не верят и других уговаривают, чтобы церкви

ограбить, вот они какие! А наши мужики -- которые жалели его, этого-то, а другие говорят -- прикончить бы! У нас есть такие злые мужики -- ай-ай!
       Мать внимательно вслушивалась в бессвязную быструю речь, стараясь подавить свою тревогу, рассеять унылое ожидание.
Быстрый переход