|
Нестройный и негромкий взрыв восклицаний заглушил голос его. -- Не спорь, дядя! Тут -- начальство!.. -- Не сердись, ваше благородие! Не в себе человек... Ты молчи, чудак! -- Вот сейчас в город тебя повезут... -- Там закону больше! Крики толпы звучали умиротворяюще, просительно, они сливались в неясную суету, и все было в ней безнадежно, жалобно. Сотские повели Рыбина под руки на крыльцо волости, скрылись в двери. Мужики медленно расходились по площади, мать видела, что голубоглазый направляется к ней и исподлобья смотрит на нее. У нее задрожали ноги под коленками, унылое чувство засосало сердце, вызывая тошноту. "Не надо уходить! -- подумала она. -- Не надо!" И, крепко держась за перила, ждала. Становой, стоя на крыльце волости, говорил, размахивая руками, упрекающим, уже снова белым, бездушным голосом: -- Дураки вы, сукины дети! Ничего не понимая, лезете в такое дело, -- в государственное дело! Скоты! Благодарить меня должны, в ноги мне поклониться за доброту мою! Захочу я -- все пойдете в каторгу... Десятка два мужиков стояли, сняв шапки, и слушали. Темнело, тучи опускались ниже. Голубоглазый подошел к крыльцу и сказал, вздохнув: -- Вот какие дела у нас... -- Да-а, -- тихо отозвалась она. Он посмотрел на нее открытым взглядом и спросил: -- Чем занимаетесь? -- Кружева скупаю у баб, полотна тоже... Мужик медленно погладил бороду. Потом, глядя по направлению к волости, сказал скучно и негромко: -- Этого у нас не найдется... Мать смотрела на него сверху вниз и ждала момента, когда удобнее уйти в комнату. Лицо у мужика было задумчивое, красивое, глаза грустные. Широкоплечий и высокий, он был одет в кафтан, сплошь покрытый заплатами, в чистую ситцевую рубаху, рыжие, деревенского сукна штаны и опорки, надетые на босую ногу. Мать почему-то облегченно вздохнула. И вдруг, подчиняясь чутью, опередившему неясную мысль, она неожиданно для себя спросила его: -- А что, ночевать у тебя можно будет? Спросила, и все в ней туго натянулось -- мускулы, кости. Она выпрямилась, глядя на мужика остановившимися глазами. В голове у нее быстро мелькали колючие мысли: "Погублю Николая Ивановича. Пашу не увижу -- долго! Изобьют!" Глядя в землю и не торопясь, мужик ответил, запахивая кафтан на груди: -- Ночевать? Можно, чего же? Изба только плохая у меня... -- Не избалована я! -- безотчетно ответила мать. -- Можно! -- повторил мужик, меряя ее пытливым взглядом. Уже стемнело, и в сумраке глаза его блестели холодно, лицо казалось очень бледным. Мать, точно спускаясь под гору, сказала негромко: -- Значит, я сейчас и пойду, а ты чемодан мой возьмешь... -- Ладно. Он передернул плечами, снова запахнул кафтан и тихо проговорил: -- Вот -- подвода едет. |
